Зофья Посмыш - Пассажирка

— Да. Что бы он ни сделал, все правильно, фрау надзирательница.

Лиза молча смотрела на нее несколько мгновений, потом пожала плечами.

— Сочувствую.

Но хотя она вложила в это слово всю иронию, на какую была способна, оно прозвучало бледно и фальшиво.

— Возвращайтесь на работу. — Лиза снова перешла на официальный тон. — А что касается его прихода… Есть более серьезные причины, нежели «хочу» или «не хочу» заключенного. Нити следствия по делу об убийстве собаки фрау Хассе ведут в контору. Неизвестно, чем все это кончится.

Марта выслушала эти слова с каменным лицом.

— Надеюсь, что вскоре все выяснится.

Действительно ли Марта не имела ничего общего с этой историей или же разгадала мою игру, поняла, что нужна мне, и потому могла быть спокойна за себя и за Тадеуша? Да, скорее всего второе. У меня накопилось слишком много доказательств того, что она разгадала меня, — ведь последнее время и она и Тадеуш позволяли себе такое, что еще несколько месяцев назад было бы немыслимо. Ну кто из тех лицемерных писак, обожавших изображать только освенцимские ужасы, описал вот такой разговор эсэсовца с заключенным?

— Или историю с розами?

Лицо Лизы покрылось испариной. Никто, никто не заставит ее рассказать об этом случае, даже если бы все остальное и так стало известно. В этом поступке, совершенно незначительном по сравнению с другими, было нечто постыдное, и теперь она чувствовала это еще острее, чем прежде. Лиза гнала от себя воспоминания с упорством и отчаянием, будто именно история с розами могла опозорить ее в глазах Вальтера и других людей. Но она была слишком слаба, чтобы защищаться. Ей казалось, что ее привязали к креслу, каким-то странным способом открыли глаза и заставили смотреть фильм, ужасный фильм, где она играла главную роль. Одним из кадров этого фильма, самым страшным для нее и самым невероятным для постороннего зрителя, были розы из Райска. Она снова видела котел, чувствовала тошнотворный запах лагерной похлебки, непонятным образом смешанный с запахом роз.

В тот день команда работала дольше обычного. Нужно было подготовить место для завтрашнего транспорта. Трупы тех, кого привезли сегодня, сжигали частично в ямах, так как крематорий не мог всех вместить. Дым, смешанный с туманом, стлался над лагерем, и угарный запах паленого мяса усиливался с каждой минутой.

Женщины с пожелтевшими лицами сновали около вещей, некоторых рвало. Работа не клеилась, несмотря на резкие крики капо. Лиза распорядилась, чтобы вечерний кофе принесли из кухни прямо на склад. Ужин и получасовой перерыв. Разлили кофе. Заключенные сидели группами между как попало сваленными вещами и ели. Марты в комнате не было.

Почему меня это беспокоило? И почему, вместо того чтобы позвать ее, я отправилась на поиски? Что нас связывало, почему я следила за ней даже вопреки моему желанию? Мне хотелось и на этот раз подойти незаметно, чтобы увидеть ее среди заключенных. Я ревновала ее, ревновала в те минуты, когда она сидела среди своих, целиком принадлежала им и разговаривала на непонятном шелестящем языке о чем-то таком, чего я не знала и не понимала… Да, дело было именно в этом. В таких случаях я всегда подзывала ее к себе, они это, наверное, заметили и, может быть, даже посмеивались.

На сей раз я не нашла ее среди них. Они не успели даже предупредить ее, ибо я подошла с другой стороны барака. Марта стояла около груды детских вещей. Здесь валялись тысячи маленьких цветных туфелек, бантиков, миниатюрные платьица из муслина, кружев и игрушки… игрушки… Она стояла там, склонившись над суповым котлом, всматриваясь в него завороженно, как будто молилась.

— Марта! — окликнула ее Лиза, подходя ближе.

Но та даже не шевельнулась. А когда Лиза остановилась совсем рядом, вдруг сказала как ни в чем не бывало, так естественно и просто, словно была на свободе и обращалась к своей доброй знакомой:

— Посмотрите, какие красивые!

Она вынула их из котла и, как во сне, поднесла к лицу.

Сколько их было там, этих роз с бархатистыми ярко-красными лепестками, бессмысленно прекрасных в этой обстановке, на фоне барахла, оставшегося от только что сожженных людей! Во всяком случае, больше, чем получал кто-либо на свободе.

— Сегодня мои именины, фрау надзирательница, — продолжала Марта, не дожидаясь вопроса, — и Тадеуш мне их прислал.

Марта впервые назвала его по имени, и только теперь Лиза заметила, что у нее сильный жар; да, собственно, ее уже несколько дней лихорадило, но сегодня это было особенно заметно. Лицо у нее горело, глаза неестественно блестели.

Да, Лиза и теперь еще испытывает то же чувство, что в ту минуту.

«Наши розы. Из наших оранжерей в Рай-ске. Мы, немецкие женщины, ограблены… Наши розы. Я никогда не получала таких подарков, не могла даже мечтать, а для этих «номеров» все просто. Для себя они достают все, что угодно. Достаточно одного слова Тадеуша, чтобы кто-то в Райске тайком переслал ему розы с кухонной командой… Им плевать, что они заключенные…»

И Лиза сказала:

— Дай мне их. — А в ответ на вопросительный взгляд лихорадочно блестевших глаз Марты добавила: — Здесь им не место.

Марта молча отдала розы. Выходя, Лиза протянула ей одну.

— Это тебе от меня, к именинам. На другой день Марта не вышла на работу. Она отправилась в больницу.

В дверь постучали. Появился стюард. Подошел к столику.

— Разрешите…

Она очнулась.

— Что это?

— Ужин, мадам. Baш муж поручил мне принести его вам в каюту.

— Спасибо. Оставьте. Или нет. Заберите все, кроме бутербродов и чая.

— Вам нездоровится?

— Да. Я плохо переношу море.

Она заметила, что стюард мнется, будто ожидая чего-то.

— Вы… вы что-нибудь…

— Да. мадам. Я кое-что узнал. Пассажирка из сорок пятой каюты — англичанка.

— Англичанка, — повторила она.

— Так точно. И направляется в Рио-де-Жанейро.

— Это все?

— Пока все. Если вы пожелаете еще что-либо…

— Спасибо.

Лиза дала ему денег. Стюард поклонился.

— Одну минутку, — остановила она его уже в дверях. — Узнайте еще фамилию. И… одна ли она едет?

— Каюту она занимает одна. Мне кажется, однако, что она входит в состав международной группы… Какая-то комиссия или что-то в этом роде.

— Спасибо.

Стюард ушел, и Лиза поднялась с кресла. Она выбросила окурки из пепельницы, отломила кусочек бутерброда, но тут же положила его обратно и подошла к зеркалу. «Значит, англичанка. И, конечно, у нее другое имя. Не Марта. Почему, в самом деле, ее должны звать Мартой?»

Внезапно на нее напала отчаянная зевота. Как после мигрени, когда под влиянием лекарства боль отступает и остается только ужасная слабость, усталость и необоримое желание спать. Она легла и закуталась пледом. Затем выключила свет. Теперь каюта освещалась лишь отблеском палубных огней, тень какой-то лампы плясала на потолке в такт порывам ветра. Лиза закрыла глаза.