Зофья Посмыш - Пассажирка

— Добрый вечер, фрау Франц. — Приветствуя ее, Таубе поднял деревянную палку, словно маршальский жезл. — Хочу навести порядок, — похвастался он.

Лиза кивнула. Мимо нее вслед за Таубе прошли три пятерки. Тупые лица, пустые глаза, как у Таубе! Все с повязками вспомогательной службы. Старые рецидивистки с многолетним лагерным стажем. Уголовницы. Преступницы. Они несли заступы, а некоторые, как и их начальник, палки. «Ведь человек живет всего однажды, и путь земной ему не повторить», — пели они, направляясь к двадцать пятому бараку, бараку «музулманок». Они выволакивали больных на улицу и убивали ударами заступов или бросали под палку Таубе. А потом получали из его рук треть буханки хлеба и сто пятьдесят граммов колбасы — добавку, предназначенную для работающих в особо тяжелых условиях.

«Далек наш путь на родину обратный, далек, далек», — все еще слышала Лиза пение отряда Таубе, когда подходила к бараку Марты.

Капо просияла, увидев ее.

— Марта у проволоки, фрау надзирательница. Она всегда там стоит в это время. И в тот день, когда Майор покалечил заключенную, она тоже была там. Ей повезло, ведь пес мог и ее изуродовать. Кажется, она даже помогала отнести пострадавшую в больницу.

И тогда, только в это мгновение, у Лизы открылись глаза. Марта участвовала в убийстве собаки. Это ясно. За день до этого пришли те двое из мужского лагеря, и, когда Лиза затеяла нелепый спор с капо Вернером, Марта обменялась с писарем несколькими отрывочными фразами. Конечно, она описала собаку и научила, чем ее можно приманить.

Не говоря ни слова, Лиза направилась к проволоке, капо за ней. Они остановились за углом последнего барака. Марта стояла почти неподвижно, глядя в сторону мужского лагеря. Какая бессмыслица! На таком расстоянии нельзя не только услышать друг друга, но и различить лица. Впрочем, в тот момент у проволоки мужского лагеря никого не было: там происходил общий сбор. Может быть, даже казнь. Но почему он, Тадеуш, отказавшись от почти официальных свиданий с Мартой, счел возможным видеться с ней таким образом? И снова Лиза поняла. Между ними была проволока. Ее нельзя не заметить, пренебречь ею, вычеркнуть из их любви. Он как раз и добивался этого: чтобы она не забывала, где они находятся и что из этого следует. Чтобы она не питала иллюзий, которые раздувают любовь и «связывают с жизнью». Надзирательница Анна Лиза Франц приказала капо привести Марту, но так, чтобы другие заключенные ничего не заметили.

— Ну, Марта, — заговорила она дружески, доверительно, как подруга, принесшая приятное известие. — Я привезла тебе хорошую новость. Завтра здесь будет твой Тадеуш.

Ответа не последовало. Марта молчала, точно так же как недавно молчал он, только лицо ее выражало попеременно неуверенность и надежду, а глаза тревожно бегали по сторонам.

— Что же ты? Не рада?

— Спасибо, фрау надзирательница, — сказала она с усилием. — Я очень рада.

— Ага… Значит, рада… Великолепно. Это очень любезно с твоей стороны, что ты изволишь радоваться. А теперь марш! — закричала Лиза, давая выход долго сдерживаемой ярости. — Разогнать всю эту компанию!

Марта даже не вздрогнула. Она стояла перед Лизой по стойке «смирно», как-то неестественно, даже издевательски выпрямившись. И не искала уже чего-то беспокойным и беспомощным взглядом, а пристально, в упор смотрела на Лизу.

— Живо! — Надзирательница Анна Лиза Франц чувствовала, что бледнеет. — Или… или ты не увидишь его. Ни здесь, ни…

Лиза не закончила фразу. Еще секунду они стояли, глядя друг другу в глаза, потом Марта повернулась и пошла к проволоке. Что-то сказала первой заключенной. Та кинулась прочь.

Немедленно, не оглядываясь. Вторая тоже. Надзирательница Франц впервые наблюдала «их» технику. Эти жесты, сигналы, предупреждающие об опасности, были почти неуловимыми, она сама никогда бы не заметила их. Но сейчас ее интересовало другое.

— Капо! — крикнула она. — Разогнать эту банду!

Капо только этого и дожидалась. Она, как фурия, бросилась на женщин, крича, ругаясь, сбивая с ног, колотя всех, кто подвертывался под руку. Через минуту у проволоки не осталось ни души.

А на следующее утро капо с радостью сообщила надзирательнице:

— Марту бойкотируют. Никто с ней не разговаривает. Из-за вчерашнего…

Лиза выслушала эту новость равнодушно.

— Да? А она?

— Ходит хмурая, с таким видом, словно собирается броситься на проволоку.

Капо была довольна.

— Пришлите ее ко мне.

Лиза ничего не смогла прочесть на лице Марты, кроме всегдашнего показного служебного рвения.

— Учетные книги приготовлены?

— Так точно, фрау надзирательница.

— Кажется, я говорила вчера, что должен прийти заключенный из конторы мужского лагеря?

— Да, фрау надзирательница.

— Он не придет.

— Что я должна делать, фрау надзирательница?

— Записывайте очередные транспорты.

— Слушаюсь, фрау надзирательница.

— Положение изменилось. Вы, вероятно, и сами это поняли?

— Поняла, фрау надзирательница.

Лиза внезапно заговорила мягче:

— Я хочу тебе кое-что сказать, Марта… И, в свою очередь, спросить тебя кое о чем.

— Слушаю, фрау надзирательница.

— Садитесь. — Немного помолчав, Лиза продолжала: — Мне жаль вас. Нет, в этом нет ничего странного, во всяком случае, на мой взгляд. Рано или поздно война кончится, вы вернетесь к нормальной жизни, может быть, даже сумеете найти свое место в будущем немецком государстве. Поэтому я могу, не греша против своей совести, выразить вам свое человеческое или, наконец, просто женское сочувствие.

Лиза увидела в глазах заключенной испуг, и действительно нечто вроде сочувствия шевельнулось в ней.

— Успокойтесь, ничего не случилось. — Она снова помолчала. — Я хотела бы, однако, знать, что бы вы сказали, если бы тот заключенный, имея возможность прийти сюда и увидеть вас, отказался от этого.

Марта побледнела.

— Потому ли…

— Сейчас спрашиваю я…

— Я поняла бы, что он не хочет меня видеть.

— И что вы безразличны ему?

— Может быть… Может быть, и безразлична.

— Так что бы вы об этом подумали?

— Мне кажется, в данном случае не о чем особенно раздумывать, фрау надзирательница, — твердо сказала она. — Я попыталась бы принять это как должное.

— Должное? Отказываться от невесты в такое время, в таком положении, лишать ее хотя бы моральной поддержки, раз уж другая невозможна? Ведь он прекрасно знает, что значит для вас его поддержка, а? Думаю, что только поляки способны на такое.

— Вы не знаете поляков, фрау надзирательница.

— Слава богу. Ни одна даже самая последняя немецкая женщина не потерпела бы такого отношения.

— А я считаю, что он прав.

— Серьезно? Вы в этом уверены? Что бы ни сделал этот ваш «герой»?