Пэлем Вудхауз - Том 9. Лорд Бискертон и другие

— Ты собираешься с ним расплачиваться? — удивился Бисквит.

— Разумеется.

— В таком случае не о чем говорить. Если ты намереваешься идти по жизни, щепетильно выплачивая долги, — с ноткой суровости произнес Бисквит, — то должен смириться с тем, что тебе не гулять по свету.

Повисла пауза. Лицо Берри омрачилось.

— Меня иногда такое беспокойство одолевает, — сказал он. — Просто не знаю, куда себя девать. С тобой это бывало?

— Никогда. Мне и в Лондоне хорошо.

— А мне нет. Этот субъект, который из Аризоны приехал, рассказывал, как они там в пустыне работают.

— Вот уж что меня не прельщает.

— Идешь под палящим солнцем, спишь под звездным небом, сверлишь дырки в монолитной скале…

— Полный идиотизм. И выпить негде, правильно я понимаю? Что ж, если тебе именно этого недостает, скажи спасибо. Скажи спасибо, что тебя миновала чаша сия. Ничего страшного, что ты чувствуешь себя креветкой в желе.

— Я не говорил, что креветкой. Я сказал — орлом.

— Это одно и то же.

— Совсем не одно и то же.

— Ну ладно, — примирительно ответил Бисквит. — Как знаешь. Пусть будет по-твоему. Но получается, что ты не можешь осилить долг в две сотни фунтов? Неужели в наследстве твоей тетушки совсем ничего ценного не оказалось?

— Одни бесполезные бумажонки.

— А какие конкретно?

— Всех не упомнишь. На пять тысяч от какой-то Федеральной лакокрасочной компании, еще три тысячи от компании развития чего-то там… Да, и еще одной шахты. Забыл, какой.

— Ба! Ты владелец шахты? Тогда дело на мази.

— Да это пустышка, как все приобретения моей тетушки.

— Но что все-таки за шахта?

— Я особенно не вникал, что зря утруждаться, если в ней ничего нет. Какие-то медные копи, кажется. Рудник — «Мечта Сбывается». По мне это не мечта, а чистый кошмар.

— Берри, старина, — сказал Бисквит. — Повторяю тебе со всей ответственностью, что дело на мази. На кой она нужна, эта медь, понятия не имею. В карманах ее носить — звон один. Кошелек набить — одна тяжесть. И что на нее купишь? Вечернюю газету или упаковку пластыря. Тем не менее общеизвестный факт — народ хлебом не корми, дай завладеть медными приисками. Тебе надо немедленно продать эту шахту, отдать старику Эттуотеру его деньги (если ты зациклился на своей безумной затее), одолжить мне, сколько сможешь, из оставшейся суммы, а потом отправляться на все четыре стороны и делать, что душе угодно.

— Сколько можно повторять, что в этой «Мечте» никакой меди нет!

— Зато в мире полным-полно чокнутых. Черный будет день для старой доброй Англии, когда в ней не найдется хоть одного чудака, желающего купить шахту, пускай и пустую. Ты говоришь, в твоей шахте ничего нет? Ну и что из этого? Мой папаша однажды купил акции нефтяной скважины, так там не только нефти, но и самой скважины не было. Осмелюсь заметить, что если ты бросишь взгляд окрест себя, то обнаружишь дюжину идиотов, которые спят и видят отдать тебе несколько тысяч за эту штуковину.

Берри схватился за край скатерти. Чтобы разжечь его воображение, достаточно было ничтожной искры.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно.

Глаза у Берри засверкали огнем.

— Если мне удастся найти человека, который дал бы денег, чтобы заплатить долг Эттуотеру, я бы тут дня не остался. Я бы сел на первый пароход, отправляющийся в Америку, и двинул бы на Запад. Представь только такую картину, Бисквит. Пустыня, простирающаяся на мили и мили вокруг, каменные утесы, очертания которых тонут в мареве. Караванные пути. Пурпурно-алые горы. Мужчины в сомбреро и синих комбинезонах.

— Опасный, должно быть, народ, — заметил Бисквит. — Держись от них подальше, послушай моего совета. Ты что, покидаешь меня? — спросил он, видя, как Берри подымается с места.

— Боюсь, мне надо идти. Пора на работу.

— Уже?

— У меня перерыв один час, и сегодня неподходящий день, чтобы нарушать правила. У старика Фрисби опять диспепсия, а в этом состоянии он сердит.

— Ну тогда двигай, раз должен, — сказал отходчивый Бисквит. — И не забудь насчет рудника. Жалко, что у меня не было тетки, которая отказала бы мне что-нибудь этакое. В моей жизни две тетки. Одна из них — Вера, о которой я уже говорил. Вторая, почтенная Каролина, отошла в лучший мир несколько лет назад, задолжав мне два фунта шесть пенсов, которые взяла на такси.

В то время как Берри Кон вей, неохотно оторвав себя от дружеского застолья, входил в вагон подземки, который должен был доставить его в Сити, к трудам насущным, Т. Патерсон Фрисби, его хозяин, сидел в конторе на Паддингтон-лейн, 6, и разговаривал по телефону со своей сестрой Джозефиной.

Т. Патерсон Фрисби, невысокий человек, имел такой кислый вид, будто его долго выдерживали в крепком маринаде. Лицо его, когда он взялся за трубку, выражало крайнюю степень недовольства. Сестра всегда вызывала у него раздражение, особенно по телефону, когда ее природная склонность к болтливости достигала невыносимых пределов; к тому же он жестоко страдал от несварения желудка, о каковом и упомянул Берри в беседе с лордом Бискертоном.

Готовность к мукам нисколько не снижала их интенсивности. Напротив, к физическим страданиям добавлялись терзания духовного свойства. Целая медицинская кафедра убеждала мистера Фрисби воздерживаться от жареной утки, и как правило, у него хватало силы воли следовать этому совету. Но вчера вечером искушение сделалось слишком сильным. Он безвольно и безрассудно набросился на фаршированную утку, продемонстрировав здоровый крестьянский аппетит. Сегодня его настигло неминуемое возмездие. В довершение всего позвонила Джозефина.

— Алло? — произнес мистер Фрисби, как бы взывая из бездны.

Он взял таблетку пепсина и бросил ее в рот — не тем полным достоинства жестом, каким величественный монарх швыряет в толпу золотые монеты, а неохотным движением человека, вынужденного сунуть подаяние назойливому попрошайке. Он знал, что желудочная кислота будет делать свое черное дело, покуда не ублажишь ее этой подачкой.

В мире так много прекрасного, что жаль, казалось бы, тратить время на пищеварение мистера Фрисби, и тем не менее долг историка — не отворачиваться от темных сторон жизни и видеть ее во всей полноте.

— Алло? — произнес мистер Фрисби. Ему ответило чистое сопрано.

— Патерсон!

— Угу.

— Это ты?

— Угу.

— Послушай.

— Слушаю.

— Ну так слушай.

— Слушаю! Сказал же. Давай к делу. И побыстрее. Не забывай, что каждая минута обходится мне в сорок пять монет.

Дело в том, что миссис Мун говорила из своих апартаментов на Парк-авеню в Нью-Йорке. Хотя эта женщина могла позволить себе любые траты, для мистера Фрисби транжирство даже чужих денег было невыносимым. Сам он владел двадцатью миллионами долларов и любил в них каждый Цент.