Пэлем Вудхауз - Том 9. Лорд Бискертон и другие

— Патерсон! Послушай!

— В чем дело?

— Ты меня слышишь?

— Конечно, слышу.

— Ну так слушай. На следующей неделе я еду в Японию с Генри Бессмерсом.

Мистер Фрисби издал тихий стон. Его лицо, напоминающее лошадиную морду, исказилось болью. Нет, желание сестры отправиться в Японию, которая гораздо дальше, чем Нью-Йорк, он вполне одобрял. Его душу ранило то, что она проматывала наличность, извещая его об этом факте. Для такого случая достаточно почтовой открытки из Токио с крестиком и надписью «Это мой номер» на одном из гостиничных окон.

— Только ради этого ты и звонишь? — спросил он сдавленным голосом.

— Нет. Послушай.

— Я уже слушаю.

— Дело касается Энн.

— Ах, Энн… — пробурчал мистер Фрисби, почувствовав некоторое облегчение. Он питал довольно прохладный интерес к делам сестры, но ее дочь, пожалуй, даже любил. Они не виделись несколько лет, поскольку смещение центра его деловой активности увело его прочь от родной земли, но сохранил память о племяннице как о хорошенькой девчушке с приятными и непосредственными манерами.

— Правда, Патерсон! Я всю голову с ней сломала.

Мистер Фрисби снова издал бурчание, на этот раз означающее, что, по его мнению, это не вяжется с планами столь далекого путешествия.

— Патерсон!

— Ну?

— Слушай.

— Я слушаю!

— Я говорю, голову изломала с этой Энн.

— Это я уже слышал.

— Знаешь, что она учудила на прошлой неделе? Мистер Фрисби заерзал, как будто только что обнаружил, что сел в муравейник.

— Каким чертом я мог узнать? Я что, по-твоему, — ясновидящий?

— Она отказала Кларенсу Дамфри, сыну Мортимера Дж. Дамфри. Объявила, что он зануда. А Кларенс — милейший молодой человек. Он не пьет, не курит и унаследует миллионное состояние. А знаешь, что она сказала мальчику Бурвашей?

— Что это за мальчик Бурвашей?

— Томбли Бурваш. Ты знаешь. Сын Дуайта Н. Бурваша. Она сказала, что выйдет за него, если он ударит полисмена.

— Что сделает?

— Ударит полисмена.

— Какого полисмена?

— Все равно какого. Сказала, что он сам может выбрать полисмена. Томбли, натурально, отказался. Он на такое не способен. И вот так всегда. Я отчаялась выдать ее замуж и живу в постоянном страхе, что она убежит с первым встречным. Она безумно романтична. Ни один добропорядочный молодой человек ей не годится. О Господи! Я как-то ее спросила, кого она хочет в мужья, и что она ответила? Смесь Джина Танни с Т.Э. Лоуренсом и Линдбергом и чтобы был похож на Рональда Колмена. Так что, поскольку я еду в Японию, мне кажется, лучше всего будет отправить ее на лето в Англию. Может быть, встретит кого-нибудь… ну, приличного.

Мистер Фрисби закашлялся.

— Слушай, — решительно сказал он, нечаянно впадая в плагиат. — Если ты надеешься повесить ее мне на шею…

— Разумеется, нет. Холостяцкий образ жизни, который ты ведешь, не годится для юной девушки. Она должна общаться с порядочными людьми. Я хочу, чтобы ты дал объявление в газеты о том, что требуется дама с титулом. Энн сможет у нее жить и выезжать с ней в свет.

— А-а, — с облегчением протянул мистер Фрисби.

— И когда будешь выбирать, поосторожней с титулом. Миссис Генри Бессмер рассказывала, что один друг присоветовал ей леди Такую-то, а она оказалась всего-навсего вдовой человека, которого удостоили рыцарским званием за то, что он был мэром какого-то городишки в Ланкашире, когда король открывал там ратушу или что-то в этом роде. Запомни, настоящих аристократок зовут по имени — леди Агата Так-то или леди Агата Сяк-то. Значит, она дочь герцога или графа.

— Ладно.

— Дело хлопотное, но куда денешься. А как твой люмбаго?

— У меня его нет.

— Не глупи. Я знаю, ты очень мучишься.

— Чем-чем? Скажи по буквам.

— Лисица, юность, майонез…

— Господи! — воскликнул мистер Фрисби, едва не плача. — Ты оплачиваешь звонкой монетой каждую букву! Вот тараторка.

— Кто-кто?

— Туша, амфора, роза, амфора, туша, окно, роза, кнопка, амфора. Ради Бога, повесь трубку, пока тебя не отправили в долговую тюрьму!

После того как гвалт на другом конце провода утих, мистер Фрисби несколько минут сидел в глубокой задумчивости. Потом протянул руку за целлулоидными манжетами, лежавшими возле чернильного прибора. Тяга к удобству была у него сильнее стремления к элегантности, и, принимаясь за работу, мистер Фрисби их отстегивал. В минуты нервных потрясений их блестящая поверхность будила в нем литературные наклонности. Манжеты для Т. Патерсона Фрисби служили тем же, чем скрижали для поэта.

Взяв один из этих пошлых предметов, он нацарапал на нем следующую pensée: [16] Мысль (франц.).

«Джозефина — зараза».

Слова эти написанного внесли в его душу некоторое успокоение. Но неудовлетворенность осталась. Он лизнул карандаш и внес поправку:

«Джозефина — опасная зараза».

Теперь гораздо лучше. Сильнее. Определеннее. Даже когда слова льются из самого сердца, писателю приходится шлифовать текст, придавая ему яркость и сочность.

Удовлетворенный шедевром, он придвинулся к столу и вернулся к работе.

Примерно через четверть часа его известили, что опять на проводе Нью-Йорк. И тут же, покрыв расстояние в три тысячи миль, до него донесся мелодичный голос юной девушки.

— Алло! Дядя Патерсон?

— Угу.

— Привет, дядя Патерсон! Это Энн.

— Догадался.

— Как здорово слышно, правда? — беззаботно произнес голос. — Ну как будто…

— Сидишь в соседних комнатах, — вздохнул мистер Фрисби. — Знаю. В чем дело?

— Какое дело?

Мистер Фрисби тихонько простонал.

— По которому ты звонишь, — объяснил он, воздевая очи в направлении небес, которые, чуял он, не могли благословить такое издевательство над человеком.

Энн счастливо рассмеялась.

— Да так, ничего особенного, — сказала она. — Просто захотелось немножко поболтать. Доставить себе удовольствие. Мне еще ни разу не случалось звонить по трансатлантическому кабелю. Какое счастье сознавать, что наш разговор обходится маме по десять долларов за слог! Дядя Патерсон!

— Угу.

— Как твой люмбаго?

— Черт бы его побрал!

— Надеюсь, что поберет, — сочувственно отозвалась племянница. — И все же, как он?

— Лучше.

— Прекрасно. Мама с тобой разговаривала?

— Угу.

— Блеск! Представляю, какой счетец ей выпишут! Она сказала, что отправляет меня в Лондон?

— Угу.

— Я отплываю на «Мавритании» в пятницу.

— Угу.

— А как там, в Лондоне?

— Паршиво.

— Почему?

— Потому.

— Для меня это земля обетованная, — убежденно заявила Энн. — Здесь у нас вокруг одни мультимиллионерские сынки, и почему-то так складывается, что отпрыски богачей все как на подбор одна кислятина. Зануда на зануде. К тому же я с ними с детства знакома. Может ли девушка проникнуться нежностью к человеку, которого помнит с тех пор, как он под стол пешком ходил в костюмчике лорда Фаунтлероя? Хочется познакомиться с людьми другого сорта. Хочется завести роман. Должно же быть где-то в мире место роману, а, дядя Патерсон?