Грэм Грин - Проигравший выручает все

Все солдаты были на своем посту; прогуливаясь возле столов, я ощущал себя командиром, делающим смотр полку. Я бы с удовольствием заметил старой даме, что у нее косо прикреплены к шляпе искусственные маргаритки, и резко выговорил мистеру Боулзу за то, что у него не начищен слуховой аппарат. Меня тронули за локоть, и я выдал фишку в 200 франков даме-попрошайке. «Будьте попроворнее, — хотелось мне ей сказать, — руку надо протягивать, а не сгибать в локте, и пора вам что-то сделать с прической». Все они смотрели на меня с нервным и недовольным видом, ожидая, чтобы я выбрал стол, а когда я остановился, кто-то даже встал, чтобы уступить мне место. Но я пришел не выигрывать, я пришел, чтобы первый раз символически проиграть и уйти. Поэтому я вежливо отказался от предложенного места, выложил в определенном порядке фишки и с торжеством поглядел, как их смахнул крупье. Потом я вернулся в отель.

Кэри не было дома, и меня взяла досада. Мне хотелось объяснить ей, насколько важен этот символический проигрыш, но пришлось раздеться и залезть под скучное одеяло. Спал я беспокойно. Я привык к обществу Кэри, и когда в час ночи я зажег свет, чтобы посмотреть, сколько сейчас времени, я все еще был один. В половине третьего Кэри меня разбудила, в темноте пробираясь к кровати.

— Где ты была? — спросил я.

— Гуляла.

— Одна?

— Нет.

Пространство между кроватями дышало ее враждебностью, но я знал, что наносить первый удар неразумно; она только и ждала этого преимущества. Я перевернулся на другой бок и сделал вид, что собираюсь заснуть. После долгого молчания она сказала:

— Мы ходили в Морской клуб.

— Он закрыт.

— А мы нашли лазейку, — он был такой большой и страшноватый в темноте, со стульями, наваленными друг на друга.

— Вот это приключение! А как вы освещались?

— Луна ярко светила. Филипп рассказал мне всю свою жизнь.

— Надеюсь, вы поставили себе стулья.

— Нет, мы сидели на полу.

— Если жизнь у него была такая интересная, расскажи и мне. А то ведь уже поздно, мне надо быть...

— ...рано в казино. Не думаю, чтобы его жизнь показалась тебе интересной. Простая, буколическая. Но он рассказывал о ней с таким чувством. Он учился в лицее.

— Почти все французы учатся в лицее.

— Родители его умерли, и он жил с бабушкой.

— А дедушка?

— Он тоже умер.

— Процент смертей в дряхлом возрасте во Франции очень высок.

— Два года он был на военной службе.

— Да, жизнь, надо сказать, из ряда вон выходящая.

— Можешь издеваться сколько угодно.

— Но, дорогая, я же ничего такого не сказал.

— Тебе, конечно, неинтересно. Тебя никогда не интересуют те, кто на тебя не похож, а он молодой и очень бедный. Он питается кофе и рогаликами.

— Бедняга, — сказал я с искренней симпатией.

— Тебе до того неинтересно, что ты даже не спросил, как его зовут.

— Ты же сказала, что его зовут Филипп.

— Филипп, а дальше? — спросила она с торжеством.

— Дюпон, — сказал я.

— Вот и нет. Шантье.

— Ах да, я спутал его с Дюпоном.

— С каким Дюпоном?

— Они, наверно, похожи.

— Я спрашиваю тебя, кто этот Дюпон?

— Понятия не имею. Но уже очень поздно.

— Ты невыносим! — Она шлепнула по своей подушке, словно это было мое лицо. Несколько минут царило молчание, а потом она с горечью сказала: — Ты даже не поинтересовался, спала ли я с ним.

— Извини. Да или нет?

— Нет. Но он просил, чтобы я провела с ним ночь.

— На связанных в кучу стульях?

— Завтра я иду с ним обедать.

Ей все же удалось испортить мне настроение. Я сдерживаться больше не мог:

— А кто он такой, черт бы его побрал, этот Филипп Шантье?

— Да тот голодный молодой человек.

— Ты собираешься есть за обедом кофе с рогаликами?

— За обед плачу я. Он очень гордый, но я настояла. Он поведет меня в какое-то место, где все очень дешево, тихо и просто, — вроде студенческой столовой.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Потому что я тоже иду обедать с той, кого сегодня встретил в казино.

— С кем?

— С мадам Дюпон.

— Такого имени не бывает.

— А настоящего я тебе назвать не могу. Женскую честь надо беречь.

— Кто она такая?

— Она очень много выиграла сегодня в баккара, и мы разговорились. У нее недавно умер муж, она его очень любила и, вероятно, хочет забыться. Думаю, что она скоро утешится — женщина молодая, красивая, умная и к тому же богатая.

— Где вы будете обедать?

— Понимаешь, сюда приводить я ее не хочу — начнутся разговоры. А в Salle Privée ее слишком хорошо знают. Она предложила мне поехать в Канны, где нас не знает никто.

— Что ж, можешь рано не приходить. Я тоже буду поздно.

— Именно это я как раз и хотел тебе, дорогая, сказать.

Вот что это была за ночка. Мне не спалось, и я чувствовал, что тут, рядом, не спит и она. Я раздумывал, что во всем виноват Гом, он расстраивает даже наш брак. Я сказал:

— Если ты не пойдешь на твой обед, я не пойду на мой.

— А я в твой обед не верю. Ты все это выдумал.

— Клянусь тебе, честное благородное слово, — завтра вечером я угощаю одну даму обедом.

— Я не могу обмануть Филиппа, — сказала она.

И я мрачно подумал: теперь уж мне придется сделать то, что я сказал, но откуда я возьму эту даму?

За первым и вторым завтраком мы были друг с другом необычайно вежливы, и Кэри даже пошла со мной под вечер в казино; однако, думаю, единственно для того, чтобы поглядеть, что у меня за дама. Случайно за одним из игорных столов сидела молодая и очень красивая женщина, и Кэри, как видно, сделала неверный вывод. Она пыталась подсмотреть, не обмениваемся ли мы взглядами, и в конце концов больше не могла скрыть своего любопытства.

— Ты с ней не заговоришь? — спросила она.

— С кем?

— С той девушкой.

— Не понимаю, о ком ты, — сказал я, давая понять, что по-прежнему оберегаю чужую честь. Кэри сказала с яростью:

— Ну, мне пора. Нельзя заставлять Филиппа ждать. Он такой обидчивый.

Моя система работала: я проигрывал ровно столько, сколько собирался проиграть, но мои расчеты уже не вызывали во мне душевного подъема. Я думал: а если это не просто «милые бранятся»; если она и в самом деле увлеклась тем молодым человеком; если это — конец? Что же мне тогда делать? Что у меня останется? Пятнадцать тысяч фунтов — малое утешение.

Не я один упорно проигрывал. В кресле на колесиках сидел мистер Боулз, он давал указания сиделке, которая клала на сукно его фишки и, перегнувшись через его плечо, подталкивала их собственной лопаточкой. У него тоже была своя система, но, как я подозревал, система эта не срабатывала. Он дважды посылал сиделку в кассу за деньгами, и во второй раз я заметил, что бумажник его почти пуст, — там оставалось всего несколько тысячефранковых билетов. Он отрывисто дал приказание, и сиделка выложила оставшиеся у него фишки на сумму в сто пятьдесят тысяч франков; шарик завертелся, и Боулз проиграл. Откатываясь в кресле от стола, он меня заметил.