Халлдор Лакснесс - Милая фрекен и господский дом

Но свадьба в Дальвике состоялась именно в тот день, когда прибыл пароход, который должен был увезти за границу управляющего и его жену. Скажем, не тратя лишних слов, что, когда пробст с женой и дочерью вернулись с торжества, управляющий и жена уже сутки как отбыли, захватив с собой сына фрекен Раннвейг по настойчивой просьбе его бабушки, живущей в Копенгагене. Когда Раннвейг вошла в свою комнату, там уже не было люльки, исчезла бутылочка с рожком, все вещи ребенка были вынуты из комода, комната вымыта, проветрена, будто дитя уже не существует. Даже запах молока, которым пахло его тельце, был изгнан из этой комнаты. Ничего, ничего не осталось, кроме воспоминаний о его улыбке, в душе Раннвейг.

Как ни странно, но в поселке исчезновение ребенка ни для кого не явилось неожиданностью, кроме фрекен Раннвейг. Всем было известно, что жена пробста, жена управляющего и, конечно, Раннвейг получают множество писем от старушки, матери магистра Богелуна. Эта почтенная дама тяжело переживала потерю единственного сына, теперь она мечтала только об одном: на старости лет жить со своим внучонком и воспитать его так, как подобает представителю старого, известного во всей Дании рода. Каждому понятно, что хотя мальчик хорошо развивался в Исландии, но разве здесь, у самого Северного полюса, он может получить то, что даст ему бабушка в Копенгагене?

Говорили, что Раннвейг лишилась сознания, но кто докажет? Мало ли что говорят люди! Одно было верно: здоровье ее в эту зиму было плохое.

Несколько недель она пролежала в постели, вероятно, в тяжелом состоянии, потому что доктор по два раза в день ходил в дом пробста. Ему, верно, хорошо заплатили. Он ни словом не обмолвился посторонним о болезни фрекен. В начале зимы ее наконец решили отправить в Рейкьявик в сопровождении матери. Мать и дочь уехали на пароходе незадолго до возвращения в Вик управляющего и его жены. На пароход Раннвейг доставили тайком от жителей поселка, и, хотя она отправлялась только на исследование, врач должен был сопровождать ее до Рейкьявика. Врач вернулся только в начале января. Он привез известие, что фрекен Раннвейг стало лучше, исследования не показали ничего опасного, перемена обстановки оказала благоприятное действие. Он был уверен, что за зиму Раннвейг поправится и к весне мать и дочь вернутся домой.

И действительно, с наступлением весны мать и дочь вернулись. Старая фру — широкоплечая, дородная, полная достоинства, с короной блестящих волос, как бы сплетенной из золотых и серебряных нитей. А дочь — со впалыми щеками, серым цветом лица, запавшими глазами. Казалось, она ничего не видела вокруг, никому не улыбалась. Ей было тридцать два года. В поселке ее оставили лишь на одну ночь, отправив на следующее утро в деревню. Она провела лето в семье пастора в Стадуре. Это были известные по всей округе благородные люди. Раннвейг вместе с дочерьми пастора все лето работала в поле. Некоторые говорили, что она следовала совету врача. Впрочем, это, наверно, так и было. Осенью она вернулась в Вик посвежевшая, загорелая, с огрубевшими руками. Хотя платье все еще плохо сидело на ней, но она вновь обрела хорошее настроение.

А зимой Раннвейг еще усерднее принялась за рукоделие. Она начала ткать сложнейшие узорные ткани. На исландском станке работа подвигалась медленно. Тогда она выписала шведский станок и, вспоминая то, чему выучилась в Копенгагене, начала успешно работать над художественной тканью. Она была так ловка, способна, что на следующий год уже получила премию за свою работу на выставке рукоделий в Рейкьявике. А несколько девушек из ближайших поселков, интересующихся рукоделием, просили Раннвейг обучить их мастерству. В конце концов ей пришлось заказать второй шведский станок и организовать школу художественного рукоделия. Большая передняя в комнате пробста превратилась в комнату для занятий.

Раннвейг часто поговаривала о том, что ей хотелось бы переехать в Рейкьявик, создать там настоящую школу рукоделия для молодых девушек и, может быть, даже для молодых людей. Иногда она говорила об этом, как о чем-то решенном, но все же ее мечта не сбылась. Родители со слезами на глазах просили не покидать их. Они не могли расстаться с ней, с единственной радостью на старости лет. Добрая Раннвейг так любила их, она не могла их оставить. И Раннвейг осталась. А родители так сильно любили эту свою единственную радость, что стоило Раннвейг отлучиться в гости хотя бы на одну ночь, как они тотчас же посылали экономку из господского дома проследить, чтобы дочь их, чего доброго, не споткнулась о камень. В доме все делалось для Раннвейг. Трудно было найти человека, к которому близкие относились бы с большей любовью, чем к Раннвейг.

А годы шли один за другим. И мало-помалу забывалось все, что произошло с Раннвейг в Дании: скоропостижная смерть жениха, рождение мальчика. Спустя пять лет все было забыто, все исчезло из памяти, как исчезают развалины, покрывшиеся зеленой травой. Еще два года, и фрекен Раннвейг опять будет ходить в девицах. Она и выглядеть уж стала иначе. Ее серо-синие глаза вновь излучали жизненную силу. Правда, у глаз стали собираться морщинки. Не от усердной ли работы у станка? Особенно они бросались в глаза в холодную погоду. Конечно, поблекли девичьи краски и губы иногда казались синими, и под глазами образовались едва заметные мешочки. Раннвейг раздалась в бедрах, конечно, оттого, что подолгу сидела у станка. Грудь не была высокой, как прежде. И все же Раннвейг казалась привлекательной. Ее кроткая натура обогатилась опытом. Только слух у нее стал хуже. Это — последствие перенесенной болезни.

По своему характеру Раннвейг не только не могла ссориться с окружающими, но должна была излучать свою любовь на всех. Говорили, что отношения между сестрами одно время были натянутыми. Но затем они помирились, и их часто видели рядом в церкви во время службы. Они помогали друг другу, любили друг друга, но для Раннвейг было недостаточно опекать только сестру. Ей хотелось опекать весь мир, особенно она хотела чем-либо помочь тем, кому плохо жилось.

Однажды она пришла к старшей сестре, рассказала ей, в какой бедности живут многие в поселке, и стала просить, чтобы господский дом больше помогал беднякам, особенно многодетным бедным семьям, хотя бы перед праздником. Ей казалось, что народ заслужил того, чтобы хотя праздники справлять по-человечески. Туридур, конечно, вспылила. Она ответила, что ее собственный дом полон детей и ей нет дела до чужих.

Но прошло полгода, и не кто иной, как Туридур собственной персоной явилась к сестре. Она призналась, что предложение сестры заставило ее призадуматься и теперь она решила создать вместе с другими знатными дамами женский клуб. К рождеству и другим праздникам клуб будет делать подарки бедным детям. Она уже успела переговорить с самыми влиятельными людьми в окрестностях и в городе, и можно с уверенностью сказать, что судьба клуба решена. К тому же она хочет добиться, чтобы сестру назначили председательницей клуба. Все свершилось так, как задумала фру Туридур. Клуб был создан, Раннвейг выбрали председательницей, все были довольны. Все считали, что такое почетное назначение полностью восстанавливает репутацию фрекен Раннвейг. Через некоторое время она опять будет девицей на выданье, и честь господского дома будет столь же незапятнанной, как прежде.