Станислав Виткевич - Наркотики. Единственный выход

Опасность кокаина состоит не столько в удовольствиях, которые он доставляет, сколько в непропорционально более выраженной тягостной реакции после его приема. Я утверждаю, что люди, ставшие отпетыми кокаинщиками, даже и не пытаются, принимая мерзкую отраву, вновь «удостоиться» экстаза, впрочем, уже и недостижимого в первоначальной форме, а лишь стремятся любой ценой устранить гнетущую «глятву». Кокаин способен вызывать депрессию столь всеобъемлющую, что никоим образом невозможно объяснить себе ее исток и тем ее обезвредить. При алкогольной «глятве» это еще до некоторой степени возможно. Можно отличить реальные неприятности, которые значительно возрастают, от общего фона отчаяния и пессимизма — побочного результата злоупотребления наркотиком. С кокаином это различение не проходит: ты в самом центре мерзости мира и существования вообще. Ничто не убедит злосчастного «глятвюка» в том, что, в конце-то концов, жизнь лишь в исключительных случаях есть сплошная череда мучений. Мельчайшие препятствия вырастают до размера непреодолимых завалов неудач, мелкие неприятности становятся сущими бедами, а тень настоящего, обезображенного и искаженного, падает на все прошлое, превращая его в серию чудовищных ошибок и бессмысленных страданий, сама же мысль о будущем при таком освещении, а точнее затемнении, становится пыткой не-вы-но-си-мой. Состояние — отчетливо самоубийственное. Обесцениваются вещи, которые до сих пор составляли единственный смысл жизни, вызывают омерзение и благороднейшие занятия, и развлечения, гангреной поражена самая сердцевина сути человеческой — вот обычный комплекс впечатлений, составляющих кокаиновую «глятву». Если во время действия яда, вследствие ослабления отрицательных восприятий, все кажется легко достижимым, а любое мельчайшее впечатление (от сучка в стене до произведения искусства) напоено каким-то немыслимым совершенством, которое в нормальном состоянии присуще лишь исключительно удачным художественным и жизненным комбинациям, то потом наступает (причем часто после приема новых доз яда, в течение того же цикла интоксикации) внезапная метаморфоза: все положительные ценности оборачиваются отрицательными, только в неслыханно, гигантски преувеличенной пропорции. Это наваждение ужасающей силы, и нет речи о том, чтоб объяснить его себе как нечто мимолетное — вследствие атаки буквально на все сферы психики, на все чувства и интересы возникает настоящее мировоззрение с такой логикой структуры, что борьба с ним кажется чем-то сверхчеловеческим, а учитывая прямо-таки метафизическую последовательность этой храмины мерзости — чем-то противоречащим логике. Либо землю грызть, либо втянуть новую порцию яда — два единственно возможных выхода. Можно их избежать, приняв колоссальную порцию брома или чего-нибудь подобного и очнувшись в состоянии, далеком от душевного равновесия и радости жизни, но, во всяком случае, — в сносном; в состоянии серой обыденности — вроде атмосферы в приемной какого-нибудь учреждения или в зале ожидания на железнодорожной станции: по крайней мере, хоть чего-то ждешь, а это уже немало. Кокаиновая «глятва» исключает даже ожидание: ее главный мотив — стремление как можно скорей покончить с этим чудовищным нонсенсом, жизнью.

Если теперь мы вообразим такое состояние, усиленное до крайней степени, предположим, после того, как ты несколько месяцев водил компанию с «белой колдуньей», то на основе опыта однократных отравлений можно приблизительно представить себе, что же происходит в душе закоренелого кокаиниста, желающего освободиться от низменной привычки. Сверх этого я не в силах вообразить ничего, поскольку, как уже упоминал, только дважды пошел на эксперимент «двухдневки» и никогда бы себе этого больше не позволил, как, впрочем, и однократного употребления «снега», хотя и должен констатировать, что в рисунках, сделанных под влиянием кокаина в малых, прямо-таки детских, с точки зрения завзятого наркомана, дозах — притом всегда в сочетании с относительно большими дозами алкоголя, — я осуществил кой-какие вещи, которых бы в обычном состоянии не достиг. Однако если учесть крайнее умственное опустошение, вызываемое маниакальным кокаинизмом, все это гроша ломаного не стоит. Разве что кто-то сочтет, что специфический характер штриха в рисунке или определенная, иначе недостижимая деформация человеческого лица, или цветовая гармония, или композиция целого для него — действительно самое важное, без чего жизнь и в самом деле ни черта не стоит. Но я думаю, даже среди художников все меньше индивидов, которые бы так рассуждали. Даже я, тот, кто был в каком-то смысле идеально к этому предрасположен, преодолел мировоззрение «артистического самозабвения в жизни», и это должно предостеречь молодых людей, которых может ввести в искушение подобное «оправдание» «белых безумий». Лучше недодать какое-то количество определенным образом деформированной мазни, чем потерять то, что в современном человеке еще осталось наиболее существенного, — то есть правильно функционирующий интеллект. А в этом смысле кокаин — еще большая иллюзия, чем алкоголь. Он не создает не только новых качеств, но даже сколько-нибудь ценных новых сочетаний элементов, уже известных. Напротив — имитируя откровение, он демонстрирует наивно-восторженному «смельчаку» вещи, давно созданные и даже похороненные, только освеженные, загримированные, принаряженные в комбинированные старые лохмотья и тряпки, которые прикинулись новым платьем, сшитым специально для этих откровений. Ибо даже новых одежд не в силах создать адская «fée blanche» [50] «Белая фея» (фр.). . Уничтожая всякий контроль, не давая никаких действительно новых метафизических состояний и подходов, она лишь заставляет одурманенного восхищаться глупейшей, зауряднейшей реальностью, как небывалым чудом. Я отнюдь не отказываю в ценности единственной нашей действительности — действительности мира, живых созданий, предметов и нас самих. Речь идет о выборе — есть ведь какие-то критерии оценки в нормальном состоянии. Кокаин лишает способности рассуждать, понимать различия, снижает адекватность оценок: он уничтожает все критерии. Мы остаемся безоружными и наивными, как кретины (не как дети), и часами любуемся каким-нибудь пятнышком на скатерти, как высочайшей в мире красотой, чтобы потом быть брошенными на произвол ужаснейших сомнений в самой сути Бытия, во всей этой прекрасной и возвышенной жизни. И только издалека мы в бессильной ярости слышим инфернальное хихиканье «белой колдуньи», издевательски манящей к дальнейшим оргиям в своей адской компании. Не поддаться — пусть даже ценой изрядного отравления бромом или иной спасительной дрянью в этом роде, не поддаться и забыть навсегда, а главное — устоять перед искушением в тот, самый первый раз. Слишком дорого можно за него заплатить.