Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

— А объяснила она вам, почему это нужно? — поинтересовался я.

— Я спросил ее об этом, мистер Дэви, но она ведь не охотница до разговоров и почти ничего мне не сказала, только взяла с меня обещание не отлучаться и ушла.

— По крайней мере, сказала она вам, когда ее можно снова ждать?

— Нет, мистер Дэви, — ответил задумчиво старик, проводя рукой по лицу. — Я и об этом ее спрашивал, но она уверила меня, что сказать не может.

Так как я давно уже поставил себе за правило не поддерживать висевших на волоске надежд моего старого друга, то и тут я нашел нужным только высказать мысль, что, наверное, Марта скоро снова появится. О моей же собственной тени надежды, вызванной рассказом старика, я предпочел умолчать.

Прошло недели две. Я гулял вечером один по саду. Так живо помню я этот вечер. Целый день шел дождь, и в воздухе чувствовалось много влаги. Мокрые листья на деревьях казались тяжелыми, небо все еще было мрачно, но дождь уже перестал, беззаботные птички начали весело щебетать. Пока я так ходил взад и вперед по саду, сумерки сменились темнотой, и птички умолкли. Воцарилась та особенная тишина, которая бывает в деревне после дождя, когда даже листья — и те не шелохнутся, а только время от времени с ветвей упадет капля, другая…

Подле нашего домика была небольшая аллея, где по трельяжам вился плющ. Сквозь эту аллейку открывался вид на большую дорогу, проходящую мимо нас. Прогуливаясь в задумчивости, я случайно бросил взгляд на дорогу и увидел там женскую фигуру в простом плаще; женщина перегнулась в сад и делала мне знаки.

— Марта, это вы? — сказал я, подходя к ней.

— Можете ли вы сейчас пойти со мной? — взволнованно прошептала она. — Я была у него, но не застала дома. Написала ему, куда он должен притти, и эту записку собственноручно положила на его стол. Соседи мне сказали, что он скоро должен вернуться. У меня есть вести для него… Так можете вы сейчас же отправиться со мной?

Вместо ответа я в тот же миг очутился на дороге. Марта торопливо махнула мне рукой, как бы умоляя терпеливо ждать и ничего не говорить. Затем она повернулась в сторону Лондона, откуда, повидимому, пришла пешком.

Я спросил, куда мы направляемся, и, узнав, что в Лондон, подозвал проезжавшую мимо пустую извозчичью карету; мы сели в нее, и я осведомился у Марты, куда велеть ехать кучеру.

— К «Золотому скверу», — проговорила она, — только скорей!

Когда карета тронулась, она забилась в угол, одной рукой закрыла себе лицо, а другой все махала, словно показывая этим, что не к состоянии в данную минуту слышать человеческий голос.

Я был очень взволнован: во мне боролись и проблески надежды и страх. Я ждал от Марты каких-нибудь объяснений, но видя, что она совершенно не расположена говорить, не стал ее расспрашивать. Дорогой мы с ней не проронили ни единого слова. Время от времени она выглядывала из окна кареты, видимо считая, что кучер едет слишком медленно (на самом деле он гнал лошадь вовсю), а затем снова забивалась в свой уголок.

Мы вышли из кареты у одного из входов указанного ею «Золотого сквера». Здесь я велел извозчику подождать, думая, что он может еще понадобиться. Марта взяла меня под руку и повела в одну из темных улиц этого квартала, где когда-то в особняках жили богатые семьи, а теперь эти дома сдавались по комнатам беднякам. Войдя в один из таких домов, Марта оставила мою руку и знаком указала следовать за ней по общей лестнице.

Дом был набит жильцами. Когда мы шли по лестнице, то по сторонам открывались двери, и из них выглядывали любопытные, а другие проходили мимо нас, спускаясь по лестнице. Еще подходя к дому, я заметил в окнах женщин и детей, смотревших на нас из-за цветочных горшков. Повидимому, мы привлекли к себе общее внимание. Лестница была широкая, с массивными перилами из какого-то ценного темного дерева. На карнизах были изображены цветы и фрукты. Все эти остатки былого величия пришли в ветхость и были очень грязны. Время не пощадило и пола: местами роскошный паркет был заделан сосновыми досками, а местами был даже небезопасен. Некоторые из окон, выходивших на лестницу, были или наполовину, или совсем забиты, в других же не уцелело почти ни одного стекла. Окна эти выходили на жалкий внутренний двор, служивший мусорной ямой для всего дома.

Мы стали подниматься на верхний этаж. Раза два-три мне и полумраке показалось, что впереди мелькает фигура женщины. Когда мы почти достигли верхней площадки, мы ясно увидели женщину. Она остановилась на мгновение у двери, затем повернула ручку двери и вошла.

— Что это значит? — прошептала Марта. — Она вошла в мою комнату, а я ее совсем не знаю.

Я же знал ее. К великому моему удивлению, это была Роза Дартль. Едва успел я в нескольких словах объяснить Марте, что мне случалось раньше встречать эту особу, как из комнаты донесся ее голос, но разобрать слов было нельзя. Изумленная Марта сделала мне знак, чтобы я молчал, и тихонько повела меня вверх по лестнице к маленькой боковой двери, которая, казалось, не запиралась. Она толкнула ее рукой и ввела меня в небольшой пустой чердак с покатой крытой, откуда была полуоткрыта дверь в ту комнату, которую Марта называла своей. Тяжело дыша после подъема по лестнице, мы остановились здесь, и Марта слегка коснулась рукой моего рта. С того места, где я стоял, видно было, что комната Марты довольно большая, что в ней стоит кровать, а на стенах висят простенькие картины с изображением кораблей; но ни мисс Дартль, ни особы, с которой она говорила, видеть я не мог; конечно, не могла видеть их и моя спутница, стоявшая позади меня.

Мертвая тишина царила некоторое время. Марта продолжала закрывать мне рот одной рукой, а другую подняла, как бы прислушиваясь.

— Для меня не имеет значения, дома она или нет, — послышался высокомерный голос Розы Дартль. — Я с ней незнакома. Я пришла к вам.

— Ко мне? — повторил приятный голос.

Я весь задрожал — это был голос Эмилии.

— Да, — ответила мисс Дартль, — я пришла поглядеть на вас. Как не стыдитесь вы самого лица своего, наделавшего столько зла?

Слыша беспощадную ненависть и холодную суровость, звучащие в ее голосе, чувствуя сдерживаемое ею бешенство, я так ясно представил себя эти сверкающие черные глаза, эту тощую фигуру, словно иссушенную страстью, представил себе этот белый рубец, пересекающий ее рот, трепещущий и вздрагивающий, когда она говорит:

— Да, я пришла поглядеть на каприз, на игрушку Джемса Стирфорта, на девушку, которая убежала с ним и покрыла себя позором среди своих земляков, пришла поглядеть на дерзкую, наглую, продувную подругу такого человека, как Джемс Стирфорт! Мне хотелось знать, что собой представляет такая тварь!

Послышался шорох, как будто несчастная девушка, на которую сыпались эти обидные слова, порывалась убежать, а Роза преградила ей путь.