Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

После короткой паузы мисс Дартль, топнув ногой, снова заговорила сквозь зубы;

— Ни с места! Не то я объявлю всему дому, всей улице, кто вы такая! Не пытайтесь бежать от меня: я удержу вас за полосы и подниму против вас самые камни этого дома!

Испуганный шопот был всё, что я мог уловить. Снова наступило молчание. Я не знал, что мне делать. Как ни жаждал я положить конец этому ужасному свиданию, но я чувствовал, что не имел права вмешиваться в такое дело, — помочь ей мог только мистер Пиготти. «Когда же наконец он явится?» — с нетерпением думал я.

— Так вот наконец я увидела вас! — с презрительным смехом сказала Роза Дартль. — Я, признаться, не ожидала, чтобы Джемса Стирфорта могли соблазнить притворная скромность и грустно опущенная головка.

— Ради бога, пощадите меня! — воскликнула Эмилия. — Кто бы вы ни были, но вы знаете мою злосчастную историю и будете милосердны ко мне, если хотите, чтобы и вас когда-нибудь помиловал господь!

— Чтобы меня из-за вас помиловали! Да что может быть общего между мною и вами?

— Правда, я все это заслужила! — крикнула Эмилия. — Но это ужасно! Дорогая, дорогая миледи, подумайте только, что я выстрадала, каким образом я пала так низко! Ах, Марта, возвращайтесь скорей!.. Ах, как бы я хотела быть дома!..

Мисс Дартль опустилась на стул, и мне стало ее видно. Она смотрела вниз, как будто Эмилия валялась у ее ног. Теперь я хорошо мог рассмотреть ее презрительно поднятую губу, ее свирепый взгляд, со злорадным торжеством устремленный в какую-то точку.

— Выслушайте меня, — заговорила Роза, — а ваше притворсто оставьте для других: меня вы не проведете! Неужели вы надеетесь тронуть меня своими слезами? Это так же невозможно, как очаровать меня вашими улыбками, продажная рабыня!

— Ах, сжальтесь надо мной! Будьте хоть немного милосердны, или я тут же сойду с ума и умру!

— Что же! Это было бы не особенно тяжелой карой за ваши преступления, — заявила Роза Дартль. — Знаете ли вы, что вы сделали? Думаете ли вы о доме, который вы разрушили?

— О, поверьте, я об этом никогда не перестаю думать и днем и ночью! — крикнула Эмилия.

Теперь я и ее увидел. Она стояла на коленях, закинув голову назад и подняв кверху свое бледное личико. Волосы рассыпались у нее по плечам, и она с мольбой судорожно сжимала руки.

— Нет буквально минуты ни днем, ни ночью, чтобы я не видела его перед собой таким, каким он был в тот злополучный день, когда я покинула его навсегда, навсегда! О, дом мой, родной дом! О, дорогой, дорогой дядя! Если бы вы могли знать, какие душевные муки принесет мне воспоминание о вашей любви, когда я совращусь с пути истинного, то вы, наверно, так не высказывали бы мне любви на каждом шагу. Пусть бы хоть раз вы рассердились на меня — все же было бы мне легче. Но у меня нет, нет никакого утешения на земле именно потому, что все они слишком меня любили!

И тут она припала лицом к полу перед властной женщиной, сидевшей на стуле, и пыталась с мольбой прикоснуться к ее платью.

Роза Дартль смотрела на нее бесчувственно, как бронзовая статуя. Я видел, что губы ее были плотно сжаты, словно она сознавала, как необходимо ей сдерживаться, чтобы не ударитъ ногой красавицу-девушку, распростертую перед нею.

— А какое тщеславие у этих земляных червей! — воскликнула Роза Дартль, поборов бушевавшую в ее груди бурю на столько, что могла начать говорить. — Скажите! «Ее» дом! Да неужели вы думаете, что я имела в виду «ваш» дом или допускала, что вы могли нанести такой урон своему жалкому дому, которого нельзя было бы с лихвой вознаградить деньгами? Ваш дом! Да вы в нем были такой же продажной вещью, как и все другие, какие продают и покупают ваши родичи!

— О, только но это! — закричала Эмилия. — Обо мне говорите все, что вам угодно, но не марайте моим позором больше, чем я уже сама это сделала, тех людей, которые так же честны, как и вы! Если в душе у вас нет жалости ко мне, то прошу вас хотя бы из чувства собственного достоинства относиться к этим людям с уважением.

— Я говорю, — продолжала Роза Дартль, не удостаивая ответы несчастную Эмилию и отдергивая от нее свое платье, словно боясь оскверниться, — я говорю о «его» доме — доме, где я живу. Так вот она! — с презрительным смехом проговорила Роза, указывая пальцем на лежащую у ее ног Эмилию. — Вот она, эта достойная причина разлада между матерью — знатной дамой — и ее благородным сыном! И ей, которую не взяли бы в этот дом кухонной девкой, ей удалось внести туда столько горя, раздражения и упреков! Подумать только, что мог сделать этот кусок грязи, подобран ный где-то на морском берегу, чтобы с ним час другой позабавиться, a затем отшвырнуть его на прежнее место!

— Нет, нет! — закричала Эмилия, сжимая в отчаянии руки, — Когда я впервые встретила его на своем пути… о, если бы этот день никогда не наставал для меня! о, если бы увидел он меня уж только в гробу!.. я была так же целомудренна, как вы или какая-нибудь леди из знатной семьи. Я была невестой лучшего из людей… Вы сказали, что живете в его доме и, значит, знаете его, тогда, вероятно, вам известно, какое влияние он мог иметь на слабохарактерную, пустую девочку. Я не оправдываю своих поступков, нет, но я знаю, да и он это знает или, во всяком случае, узнает, когда настанет его смертный час и в нем заговорит совесть, что он не остановился ни перед чем, чтобы соблазнить меня. А я беззаветно верила ему и любила его.

Роза Дартль вскочила со стула и, отступив назад, замахнулась на Эмилию с таким искаженным злобой и бешенством лицом, что я едва не бросился между ними. Удар пришелся мимо… Теперь, когда она стояла, задыхаясь, дрожа от бешенства, и смотрела на свою жертву со всей ненавистью, на какую только была способна, я невольно подумал, что мне никогда не случалось и, наверное, никогда не случится видеть что-либо подобное.

— «Вы» его любили?! «Вы»?! — закричала Роза, сжимая в кулак руку за неимением хлыста, которым хотела бы стегнуть ненавистную женщину.

Тут я перестал видеть Эмилию. Я также не слышал, чтобы она ответила что-либо Розе.

— И «мне» говорите вы это своими бесстыдными губами! — бросила она. — Почему не секут подобных тварей? С каким бы наслаждением приказала я засечь досмерти эту девку!

Я нисколько не сомневался в том, что сна способна была это сделать. Ее глаза горели такой ненавистью, что, пожалуй, она сама стала бы пытать бедняжку.

Ее злобный взгляд мало-помалу сменился насмешливым. и она снова заговорила, хохоча и указывая на Эмилию рукой, словно на существо самое презренное перед богом и людьми:

— «Она» способна любить! Эта падаль! Да еще уверять, что он добивался ее! Ха-ха-ха!.. Ну и умеют же врать эти продажные твари!

Ее насмешки были еще хуже ее ярости.