Ихара Сайкаку - Рассказы из всех провинций

— Огонь… Хочу видеть огонь…

«Не иначе как это конец», — решили слуги и, открыв дверцу домашней божницы, зажгли светильник.

— Вот он, свет рая, — сказали они старику. — Скоро душа ваша попадет в благословенный край.

— Да нет, — простонал старик, — не о святом огне я толкую. Об огнях, которые зажигают ночью. На них хочу напоследок взглянуть…

Удивились слуги. Кто-то спросил:

— Вы имеете в виду те огни, что зажигают над уличными ларьками во время десятинощных служб? [202] «Десятинощные службы» — богослужения, проводившиеся в буддийских храмах секты Дзёдо (Чистая земля) на протяжении десяти ночей начиная с шестого числа десятого месяца по лунному календарю. В это время вблизи храмов открывались ночные ларьки, в которых велась оживленная торговля.

— Нет. Огни в квартале Симмати, [203] Симмати — знаменитый веселый квартал в Осаке. — ответил умирающий и, подозвав к себе приемного сына, сказал: — Одно удручает меня перед смертью, что я ни разу в жизни не видел дзёро. Сведи меня с какой-нибудь дзёро, чтобы у меня осталась память об этом мире. Тогда я умру спокойно.

Сын отправился в дом свиданий и потихоньку рассказал о желании старика.

— Ну что же, — ответили ему, — любой человек может купить дзёро за деньги, так что не стесняйтесь, привозите вашего отца.

Сын усадил старика в паланкин и бережно доставил в Симмати. В доме свиданий к старику тотчас же вышли таю. Когда принесли сакэ и закуски, он оживился и сказал:

— Пусть эти красавицы неотлучно находятся при мне тридцать дней. Буду выздоравливать здесь. — С этими словами — и кто только его научил? — старик вынул из-за пазухи то, чего люди жаждут больше всего на свете, и дал каждой женщине по пять или по шесть золотых.

Столь щедро вознагражденные, таю обрадовались и воскликнули:

— О, пожилой господин решил оставить по себе добрую память! — С тех пор в доме свиданий его называли не иначе как «щедрым пожилым господином».

Спустя четыре-пять дней старик настолько разошелся, что пожелал возлечь на ложе с одной из таю. Нельзя сказать, что женщина очень этому обрадовалась, но возражать не стала и скрепя сердце согласилась. Увы! — как ни старался старик, достичь цели не смог. Тогда он опечалился, заплакал и говорит:

— Будь я лет на тридцать моложе, не отступил бы с позором. Может, есть где-то в лавке поблизости лекарство от старости, за одну пилюлю я готов заплатить тысячу каммэ.

Жаль старика, но как тут было не подумать, что всему на свете есть свой срок. Развлекаться в веселых кварталах следует до сорока лет, заводить тяжбы — до пятидесяти. А потом остается лишь помышлять о загробном блаженстве.

— Вот пожить бы мне еще хоть два-три года, — говорил между тем старик, — встретить здесь Новый год и праздник Бон, [204] «Праздник Бон» — один из крупнейших традиционных праздников, День поминовения усопших, отмечавшийся в седьмом месяце по лунному календарю. Согласно буддийским верованиям, в этот день души умерших возвращаются в родной дом. поглядеть на знаменитые здешние пляски!

— Правильно! — рассмеялись таю. — Захватите их с собой на память, когда соберетесь отойти в мир иной!

— А что, — откликнулся старик, — пожалуй, я останусь здесь до своего смертного часа. А когда помру, прямо отсюда и отправлюсь на тот свет. Вот уж будет что вспомнить о бренном мире! — С этими словами он попросил куртизанку, которая была ему особенно мила, приготовить лекарственный отвар, и хотя чашечка этого отвара обошлась не меньше чем в шестнадцать моммэ [205] Моммэ — мера веса, равная 3,75 г. серебром, старик не унывал: даже болеть в веселом квартале было для него ни с чем не сравнимым удовольствием. Обходились с ним на редкость любезно и предупредительно, — ведь за каждый день, проведенный здесь, он щедро платил.

Однако всякий человек смертен, и через некоторое время старик скончался. Хотя дело давно уже к этому шло, куртизанки сильно горевали и даже искренне оплакивали старика. В тот же день тело его предали огню в Дотомбори, а наутро даже пыли и пепла от него не осталось, к вечеру же и говорить о нем перестали.

Жил в старину в столице на улице Сэмбон-дори некий ронин, происходивший из знаменитого самурайского рода. Он не только превосходно владел премудростями ратного дела, но прославился еще и как искусный певец. По этой причине его нередко приглашали в знатные дома. Так и жил этот ронин, ублажая своим искусством сильных мира сего.

Однажды ронина пригласили в замок одной высочайшей особы, где в тот вечер проводилось первое в году пение утаи. Пришлось ронину заночевать в замке, а когда на заре он вышел в сад полюбоваться сливовыми деревьями, то увидел, что в этом году цветы на них появились раньше обычного. Но еще больше поразил ронина соловей, который, сидя на верхушке ивы, выводил свою переливчатую трель. Как выяснилось, владелец замка давно мечтал заполучить эту необыкновенную птицу.

— Что ж, это желание нетрудно исполнить, — сказал ронин. — В западной стороне столицы живет искусный птицелов, мой добрый знакомый.

Услышав об этом, хозяин чрезвычайно обрадовался, ронин же поспешил к птицелову и вскоре привел его в замок. Птицелов сноровисто снял соловья с дерева, за что удостоился щедрых даров. С тем он и отправился восвояси.

На следующий день, когда ронин явился к приятелю, чтобы поблагодарить его за услугу, жена птицелова вцепилась в него с криком:

— Куда вы увели моего мужа?

— Ничего не понимаю… — растерялся ронин. — Он должен был вернуться еще вчера вечером.

— Только вы знаете, где мой муж. Немедленно верните его мне! — не унималась женщина.

На ее крик сбежались соседи. Не успев ни в чем толком разобраться, они сразу же взяли сторону жены птицелова:

— Сосед ушел с вами. А раз его до сих пор нет, с кого же спрашивать, как не с вас?!

Ронину трудно было что-либо возразить в свое оправдание. Ему оставалось лишь предложить женщине отправиться в замок, где вчера побывал ее муж, но та и слушать об этом не захотела и поспешила к наместнику сёгуна.

Его превосходительство вызвал к себе ронина для дознания и попросил его рассказать, к кому он отвел птицелова накануне его исчезновения. Но тут в ронине взыграл дух самурая, и он отвечал:

— Ни к кому. Мы весь день проговорили в моем доме.

Казалось бы, чего проще было ронину рассказать все как есть, однако он этого не сделал.

— Странно, — молвил наместник сёгуна. — Только что в разговоре с соседями вы дали понять, что были у кого-то другого.

Но ронин и тут не открыл высочайшего имени. Это показалось наместнику сёгуна подозрительным, и он вновь обратился к ронину: