Ихара Сайкаку - Рассказы из всех провинций

— Похоже на то, что вы совершили преступление. Но добиться от вас признания я не могу, быть может, вы заговорите под пыткой?

Изменившись в лице, ронин произнес:

— К чему таиться. Я убил птицелова.

Тут женщина закричала:

— Вот же бессердечная тварь! А еще прикидывался другом моему мужу! Из ненависти ли он совершил убийство или из алчности, все равно это невиданное злодеяние!

Утихомирив женщину, наместник сёгуна спросил ронина:

— Где же находится труп? — на что тот совершенно спокойно отвечал, что это ему неведомо.

— Зачем же тогда вы признались в убийстве? — снова вопросил наместник сёгуна.

— Но ведь вы сами сказали, что подвергнете меня пытке, если не признаюсь. А для самурая это бесчестье, которого не смыть во веки веков.

Так ответил ронин, и наместник сёгуна признал его невиновным. До окончания следствия ронина вверили попечению чиновников из городской управы и даже вернули ему оба меча — большой и малый, [206] «…вернули ему оба меча — большой и малый…» — Ношение за поясом двух мечей — большого и малого — было привилегией самураев. так что для него все обошлось благополучно. Затем наместник сёгуна приказал во что бы то ни стало разыскать птицелова, после чего всем снова надлежало явиться к нему.

Вернувшись домой, люди разбились на группы и отправились на поиски. Вскоре наместнику сёгуна доложили:

— Труп птицелова обнаружен, как это ни странно, на дороге, ведущей в Такэду.

— В таком случае это дело рук какого-нибудь разбойника, — сказал наместник сёгуна. — Убитого следует немедленно захоронить. Иначе, увидев его, женщина станет горевать еще больше. Следствию же труп ничем не поможет. Поэтому без всякого ущерба для дела можно предать останки птицелова земле. Вдове я выражаю свое глубокое соболезнование, она ведь осталась совсем одна, детей у нее нет. Посему соседям надлежит всячески опекать бедную женщину и заботиться о ее пропитании.

Проявленное наместником сёгуна милосердие тронуло всех до слез.

— Послезавтра, девятнадцатого числа, — продолжал наместник сёгуна, — как всегда, будут совершены заупокойные службы в память об умерших, поэтому я распоряжусь, чтобы вдове птицелова выдали деньги на погребение мужа. Их должен получить кто-нибудь из ее родных или особо близких людей.

Женщина вновь поблагодарила наместника сёгуна, и на том все разошлись.

И вот ранним утром девятнадцатого числа к наместнику сегуна явился мужчина лет двадцати пяти и сказал, что пришел за деньгами.

— Кем вы доводитесь вдове птицелова? — спросил наместник сёгуна.

— Я друг ее покойного мужа, — отвечал тот, — потому она и попросила меня об услуге.

— Родство, прямо скажем, — не самое близкое, чтобы вы сочли себя вправе явиться за деньгами, — сказал наместник сёгуна и учинил ему допрос с пристрастием. В ходе допроса выяснилось, что мужчина вошел в тайную связь с женой птицелова и, сговорившись с нею, убил его. За тяжкое преступление мужчину приговорили к казни.

Жил в старину в столице некий торговец лесом. Дом себе он выстроил, как и подобает, чтобы не чувствовать в нем летнего зноя, и столько сложил древесины на стрехах, что казалось, туда свезли весь лес с гор Кисояма. [207] Кисояма — название гористой местности в провинции Синано.

Говорят, сосна с молодой зелени печется о том, как превратиться в могучее дерево, — так и этот торговец с молодых ногтей заботился об укреплении своего дела. Еще говорят, будто сосна живет тысячу лет, — видно, наш торговец рассчитывал прожить не меньше, потому и заготовил леса столько, что его хватило бы и правнукам его, и праправнукам.

Лесоторговцу уже перевалило за восемьдесят, но он никак не хотел передавать хозяйство сыну и находил особое удовольствие в том, чтобы под Новый год подсчитывать доходы от своей торговли.

— Подумать только, — судачили люди, — голову посеребрил иней, на лбу волнами вздымаются морщины, спина скрючена, точно горбатый мост, а он все хлопочет по хозяйству, как будто иначе ему пришлось бы голодать. Умри он сейчас — наверняка первым угодит в адову огненную колесницу!

Пересуды эти в конце концов дошли до старика, и вот однажды, услышав стук барабана, возвещающий начало службы в близлежащем храме, он неожиданно отправился на богомолье.

— Смотрите-ка, видать, на старости лет вспомнил о загробном блаженстве, — потешались над ним.

Однако старик, похоже, искренне устремил свои помыслы к спасению и решил никогда не сворачивать со стези благочестия. Что же в том дурного? Короче говоря, такая произошла в нем перемена, что теперь он отличался от себя прежнего, как небо от земли. Все свое состояние в тысячу каммэ он разложил по парным ящичкам и вручил сыну, сам же отошел от дел, избрав для блаженного уединения место в Окасаки. На постройку его незамысловатого жилища пошли привезенные из Саги бревна, прежде самый ходовой его товар. Из окон открывался чудесный вид на горы. Старик не переставал радоваться, что проведет остаток жизни в этом красивом месте, и сокрушался лишь о том, что не ушел на покой раньше. Одиночество его не особенно тяготило — двадцать лет назад он потерял жену и за это время вполне свыкся с участью вдовца.

Сын старика был человеком богатым и без труда выполнял свой сыновний долг. Что ни день, посылал отцу какое-нибудь лакомство и даже приставил к нему четырех или пятерых прехорошеньких служанок, чтобы было кому подать ему чай. Однако старик старался не обременять прислугу и даже постель стелил и убирал сам. Словом, вел жизнь монашескую, даром что не носил черной рясы. Глядя на хозяина, вся челядь вплоть до последнего слуги невольно стала на путь благочестия.

Жила в доме старика стряпуха, безобразная на вид. Так вот у этой стряпухи вдруг подозрительно округлился живот. Заметив это, прочие слуги стали порицать ее и поддразнивать, а старого греховодника все вокруг просто возненавидели. Кое-кто пробовал усовестить его, но старик твердил, что он тут ни при чем. В тот же день стряпуха была с позором изгнана из дому, а когда подошел срок, благополучно разрешилась от бремени на постоялом дворе. Родила она мальчика и берегла его пуще зеницы ока.

Как только миновал период погружения в скверну, [208] «Как только миновал период погружения в скверну…» — По обычаю, восходящему к синтоистской традиции, в первые десять дней после родов женщина считалась «погруженной в скверну». стряпуха вместе с младенцем явилась к своему бывшему хозяину, но в доме с ней никто и разговаривать не стал. Вне себя от обиды женщина побежала к наместнику сёгуна и рассказала, как было дело. Тот вызвал старика, но он на все вопросы отвечал, что знать ничего не знает и ведать не ведает. Тогда наместник сёгуна велел обоим явиться к нему утром четырнадцатого числа, то есть на следующий день, причем вместе с ребенком.