Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

Уорингтон снял квартиру поблизости квартиру Греньера в Флаг-Корте; и ничто не доставляло ему такого удовольствия, как, усиленно потрудившись за Пена в утренние часы, под вечер ясного осеннего дня прийти посидеть в обществе друзей своего друга; несколько раз он удостоился чести предложить руку мисс Белл и повести ее на прогулку в сад Темпла. Когда Лора при всех спросила на это разрешения у Элен, майор поспешил вмешаться.

— Да, да, разумеется, идите… здесь ведь все равно что в деревне: в этом саду можно гулять с кем угодно… и сторожа там есть, и все такое… В саду Темпла гуляют все, без разбора.

А уж если такой знаток светских нравов не находил здесь ничего предосудительного, то что было возразить простодушной Элен? Она только радовалась, что ее девочка может подышать воздухом у реки и возвращается с этих невинных прогулок разрумянившаяся и веселая.

Надобно сказать, что за это время между Лорой и Элен произошло некое объяснение. Когда в Фэрокс пришла весть о болезни Пена, Лора пожелала сопровождать перепуганную вдову в Лондон, пропустила мимо ушей отказ все еще не простившей ее Элен, а когда последовал второй отказ, более суровый, и когда казалось, что бедный, заблудший молодой человек не выживет, и когда стало известно его поведение, исключавшее всякую надежду на брачный союз, Лора, обливаясь слезами, поведала матери тайну, которую внимательные читатели этой повести уже давно разгадали. Могла ли она, уверенная, что никогда за него не выйдет, отказать себе в утешении признаться, как нежно, как преданно, как беззаветно она его любила? Слезы, пролитые сообща, немного утишили горе обеих женщин, и вместе им легче было переносить тяготы и страхи путешествия.

Чего могла ожидать Фанни, представ перед двумя такими судьями? Ничего, кроме быстрого приговора, страшной кары, беспощадного изгнания. В случаях, подобных тому, в котором была замешана бедная Фанни, женщины не знают снисхождения; и нам это в них нравится; ведь помимо стражи, которой мужчина окружает свой гарем, и помимо тех надежных укреплений, какими служат женщине ее собственное сердце, вера и честь, есть еще все ее подруги, зорко следящие за тем, как бы она не сошла с пути истины, и готовые растерзать ее в клочья, если она оступится. Когда наш Махмуд или Селим с Бейкер-стрит или Белгрэвия-сквер по заслугам наказывает свою Фатиму, ее же мать покрепче зашивает мешок, ее же сестры и невестки сталкивают мешок в воду. И автор настоящей повести не видит тут ничего дурного. Он и себя торжественно причисляет к туркам. Он тоже носит чалму и бороду и горячо поддерживает школу мешка, бисмилла! Но об одном я вас прошу, о вы, непорочные, кому дано право казнить и миловать: будьте очень осторожны, чтобы по ошибке не сгубить невинную. Хорошенько удостоверьтесь в фактах, прежде чем дать гребцам приказ отчаливать, и не плюхайте свою жертву в Босфор, пока твердо не убедитесь, что она это заслужила. Вот и все, о чем я прошу для бедной Фатимы, больше я не скажу в ее защиту ни слова, клянусь бородой пророка! Если она виновна — так ей и надо, подымай мешок, швыряй его в Золотой Рог, где поглубже, а теперь, когда правосудие свершилось, греби к берегу, ребята, скорее домой, ужинать.

Итак, майор решительно ничего не имел против того, чтобы мисс Лора ходила гулять с Уорингтоном; напротив, он, как добрый старый дядюшка, всемерно поощрял эти прогулки. Пусть Уорпнгтон сводит ее на какую-нибудь выставку: в Лондоне наверняка найдется что посмотреть. Задумай Уорингтон повести ее в Воксхолл, этот снисходительнейший из людей и тут не усмотрел бы греха, — и Элен не стала бы возражать, — да и какой мог быть грех между двумя безупречно порядочными людьми — между Уорингтоном, который впервые в жизни видел вблизи чистую, благородную и безыскусственную девушку, и Лорой, которая, тоже впервые в жизни, постоянно находилась в обществе интересного и обаятельного мужчины, наделенного разнообразными талантами, живостью ума, простотой обращения, юмором и той душевной молодостью, которую он сохранил благодаря своей простой жизни и привычкам и которая так разительно отличалась от напускного равнодушия и кривых усмешечек Пена. Даже в грубоватости Уорингтона была известная утонченность, которой недоставало Пену при всем его щегольстве. И как непохожа была его энергия, его почтительная заботливость, его раскатистый смех и взрывы искреннего негодования на скучающую надменность султана Пена, словно нехотя принимающего почести! Почему Пен у себя дома напускал на себя такую томность, был таким деспотом? Его избаловали женщины, они это любят, и мы тоже. Они пресытили его покорностью, обкормили сладкой лестью, он утомился от своих рабынь и стал равнодушен к их ласкам. На людях-то он бывал оживленный и бойкий и достаточно чувствителен и горяч — подобно большинству мужчин такого склада и воспитания… Неужели эта фраза, как и предыдущая, может быть превратно истолкована, неужели кто-нибудь осмелится предположить, что автор подстрекает женщин к мятежу? Ничего подобного, еще раз клянусь бородой пророка. Автор и сам носит бороду. Он желает, чтобы его женщины были рабынями. А какой мужчина этого не желает? Я спрашиваю, кому приятно быть под башмаком? Да чем согласиться на это, мы скорее отрубим все головы в христианском (или турецком) мире!

Но если Артур был томен и вял и безразличен к милостям, которыми его осыпали, как могла Лора его полюбить, увлечься им до того, что не сумела и вполовину это описать, хотя всю дорогу в карете из Фэрокса в Лондон ни о чем другом не говорила? Не успевала Элен, захлебываясь от слез и возводя глаза к небу, досказать одну захватывающую историю — из тех времен, когда ее ненаглядный мальчик впервые надел штанишки, — как Лора начинала другую, столь же увлекательную и столь же окропленную слезами: рассказывала, как геройски он дал себе вытащить зуб либо отказался от этой операции; или как дерзко он разорил птичье гнездо либо как великодушно пощадил его; или как он подарил шиллинг старушке на деревенском выгоне или отдал свой хлеб с маслом маленькому нищему, который забрел к ним во двор, — и так далее. Плача и стеная, эти две женщины наперебой прославляли своего героя, а он, как уже давно мог заметить уважаемый читатель, не больше герой, чем любой из нас. Так почему же, почему неглупая девушка так его полюбила?

Выше мы уже коснулись этого вопроса в одной злосчастной фразе (навлекшей на автора праведный гнев всей Ирландии), в которой было сказано, что и самых закоснелых преступников и мерзавцев кто-нибудь да любил. А чем простые смертные хуже этих чудовищ? А в кого и влюбиться молодой девушке как не в человека, которого она постоянно видит? Не отдаст же она свое сердце во сне, как принцесса из "1001 ночи"; не осчастливит своей любовью "Портрет мужчины" на выставке или рисунок в иллюстрированном журнале. Сами того не сознавая, вы жаждете кого-нибудь полюбить. Вы встречаете кого-то; слышите, как кого-то хвалят на все лады; ходите и ездите с кем-то на прогулки, или танцуете, или беседуете, или сидите рядом в церкви; встречаете его снова и снова и… "Браки совершаются на небесах, — говорит ваша матушка, смахивая слезы, мешающие накренить веночек из флердоранжа, а потом — свадебный завтрак, и вы, сменив белый атлас на дорожное платье, усаживаетесь в карету и живете с ним счастливо до самой смерти. Или свадьба расстраивается, и тогда… о бедное уязвленное сердечко! Тогда вам встречается Номер Второй, и нерастраченная молодая любовь изливается на него. Иначе вы просто не можете. Неужели же, полюбив, вы воображаете, что дело в мужчине, а не в вас самих? Неужели вы стали бы есть, если б не были голодны, или пить, если б не чувствовали жажды?