Марк Твен - Том 12. Из Автобиографии. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

Я сказал ей, что никогда вас и не упрекал, что мне это и в голову не приходило. И сказал, что вскрою конверт и напишу все это.

Миссис Клеменс велит мне написать, чтобы вы месяц-другой не высылали нам денег, — мы должны оказать вам хоть эту помощь, единственную, которая в наших силах. Отлично — я согласен (и от всего сердца), однако было бы неплохо, если бы братец Чатто прислал свой ежегодный взнос. Неделю тому назад я послал ему письмо по совсем другому делу — просил его подписать меня на «Дейли ньюс» (я, собственно, хотел деликатно напомнить ему, что подошло время платежа), но, очевидно, я адресовал конверт вам или кому-нибудь еще, потому что не получил от него ответа и не получаю «Дейлп ньюс».

49

ОЛИВИИ КЛЕМЕНС

Нью-Йорк, 28 сентября 1893 г.

Любовь моя! Где ты и как ты себя чувствуешь? Я думаю, что ты в Ботцене, и от всего сердца надеюсь, что ты здорова и бодра. Я здоров и довольно бодр, хотя при подобных обстоятельствах мне трудно сохранять бодрость Издательство, как ты знаешь, в тяжелом положении. Вот уже три недели я стараюсь продать его целиком или хотя бы долю в нем, чтобы избежать катастрофы, но до сих пор нам еще не сделали приемлемого предложения. После долгих и тяжелых хлопот мне удалось добиться отсрочки наиболее близких платежей по векселям, и теперь у нас есть маленькая передышка, которая даст нам возможность осмотреться и продолжать наши попытки. Время сейчас необычайно тяжелое.

Что касается «Машинной компании», все застыло на мертвой точке, они там охвачены унынием и пали духом. Они пытаются слить Чикагскую и Нью-Йоркскую компании в одну, на лучшей и более деловой основе. Возможно, это им удастся, — по правде говоря, это вообще может удаться только в такое время, как сейчас. Но теперь все исполнены смирения, все готовы пойти на уступки и даже на жертвы — и это вместо прежней гордости и уверенности в себе. Слава богу, мне не приходится вести дела еще и этой компании. Подождем и посмотрим, что будет дальше.

Иногда я начинаю бояться, что мне снова придется прибегнуть к этим ужасным публичным чтениям. Что же, раз надо, то надо, но я пойду на это, только если меня к тому принудит абсолютная необходимость. В этом случае я, пожалуй, начну с Индии и Австралии, а по Америке совершу турне, когда времена станут лучше. Как ты думаешь, сможешь ли ты поехать со мной? Я от души надеюсь, что до этого не дойдет, но мне все чаще кажется, что другого выхода не будет.

Причина этой беды сводится к одному — три года назад мистер Холл (и я тоже) проявил невообразимую глупость, не поняв, что «Библиотека американской литературы» — бремя для нас непосильное, а это мог понять даже ребенок. Ему следовало бы попытаться избавить нас от этой обузы добрых три года назад.

Как я уже писал, у нас хотели купить «Библиотеку американской литературы», но на неприемлемых условиях. Надо осмотреться и подумать, что можно будет сделать.

Я пишу тебе все это с болью в сердце, — я молчал, пока не мог написать ничего определенного: ибо пока мы не знали, какие условия нам собираются предложить, еще была надежда, что сумма будет достаточно велика и поможет нам выбраться живыми из этой страшной ловушки. Может быть, сумма будет несколько увеличена, но я на это не надеюсь,

Я тебя так люблю и мне так больно сообщать тебе подобные новости, когда ты далеко и одна среди чужих людей! Я люблю тебя всем своим существом.

Сэмюел.

50

ОЛИВИИ КЛЕМЕНС

«Плейерс», 15 февраля 1894 г., 11.30 вечера.

Ливи, родная!

Вчера я обсудил с мистером Роджерсом все мои разнообразные дела, и мы решили, что я вполне могу выехать в Европу 7 марта из Нью-Йорка. Поэтому его личная секретарша мисс Гаррисон письмом заказала мне билет, и я, не тратя времени, телеграфировал тебе, что буду в Саутгемптоне 14 марта, а в Париже — 15-го. Как у меня забилось сердце при мысли, что я скоро увижу тебя!.. Ну, не буду отвлекаться. Сегодня после бильярда я впервые со всеми подробностями обрисовал мистеру Роджерсу катастрофическое положение Уэбстера. Мне было крайне неприятно обременять всем этим его доброе сердце и переутомленный мозг, но он сам вызвался взяться за это дело и сказал, что оно его нисколько не обременит, что работать для своих друзей — не труд, а удовольствие. Мы обсуждали эту задачу со всех сторон и убедились, что решить ее но так-то просто, но он думает, что утро вечера мудреней и что, может быть, взвесив все хорошенько, он завтра найдет какой-нибудь выход.

Только не думай, что я бываю груб с мистером Роджерсом, это не так. Он слеплен не из простой глины, но из прекрасного и тонкого материала, — а такого роди поди не вызывают проявлений грубости, скрытой в людях моего типа. Я не боюсь, что вдруг его чем-то обижу, и мне не приходится следить за собой в этом отношении. С ним всегда легко и просто.

Он хочет побывать в Японии — это его мечта, и хочет поехать туда вместе со мной (его семья и наша), забыть на время обо всех делах и как следует отдохнуть. А в отдыхе он очень нуждается. Но этой мечте, как и любой мечте делового человека, суждено остаться только мечтой.

Как ты, вероятно, заметила, я могу писать о нем без конца. Это очень приятная тема. Когда я приехал сюда в сентябре, до чего же черным представлялось мне будущее — и безнадежным, непоправимо безнадежным! Уэбстеру и К* грозило неминуемое банкротство, хотя выручить их могла весьма небольшая сумма. Я бросился в Хартфорд — к моим друзьям, но их это не тронуло, не заинтересовало, и мне было очень тяжело, что я туда поехал. Деньги, которые меня спасли, я получил от мистера Роджерса, человека тогда мне совсем постороннего. Л потом, — хотя мы были еще едва знакомы, — он взял на себя труд привести в порядок мои финансовые дела, и притом так (этого требовала его врожденная деликатность), чтобы я не почувствовал, что мне оказывается одолжение, благодеяние; и он привел их в порядок ценой трехмесячных скучных и утомительных хлопот. Он подарил мне это время — время, которое никому не удалось бы купить даже по цене сто тысяч долларов за месяц и даже втрое дороже.

И вот в самый разгар этой благородной борьбы, этой долгой и блистательной борьбы, ко мне является Джордж Уорнер и говорит:

«Я могу предложить вам замечательно выгодное дело. Я знаю человека — очень видного человека, — написавшего книгу, которая разойдется в одну минуту; в ней разоблачаются мерзавцы из «Стандард Ойл», и каждый из них лично получает полную меру. Вот книга, которую вам стоит издать, она принесет вам богатство, и я в любую минуту могу связать вас с ее автором».

Я хотел было ему ответить:

«Единственный человек в мире, который мне дорог, единственный человек, за которого я готов дать ломаный грош, единственный человек, который, не жалея ни сил, ни труда, старается спасти меня и моих близких от нищеты и позора, — это мерзавец из «Стандард Ойл». Если вы меня знаете, вы поймете, нужна мне эта книга или нет».