Андре Моруа - Молчаливый полковник Брэмбл

Он пригласил пришедших в столовую и сообщил майору некоторые подробности обстановки на переднем крае.

— Ничего существенного: противник слегка смял нашу первую линию в точке Е семнадцать А… Вчера вечером у нас получилась небольшая накладка. Дивизия попросила взять языка, чтобы уточнить вопрос о смене частей у бошей… С этим все получилось all right… Разведчики полка «Леннокс» взяли пленного. Я его видел, но пока еще не получил письменного донесения.

— То есть как так? — удивился Паркер. — Со вчерашнего вечера? Чем же они там занимаются?

— Видите ли, месье, — сказал генерал, — это вам уже не старые добрые времена… Паркер больше не проклинает фуражки с золоченым козырьком. Сам носит такую. Но зато в эту минуту именно его проклинают в лесочке, который вы видите там вдали.

— В самом деле, — ответил Паркер. — Надо побывать в шкуре штабника, чтобы понять всю важность штабной работы. Штаб — это мозг, без которого какие бы то ни было действия батальонов просто невозможны.

— Вы слышите, месье, — сказал генерал Брэмбл. — Это уже не то, что прежде, и никогда не станет прежним. Не будет с нами падре с его рассказами о Шотландии и проклятиями в адрес епископов… И граммофона у меня уже нет, мессиу, я оставил его в полку вместе со всеми пластинками. Жизнь солдата — очень суровая жизнь, и все-таки у «ленноксов» была очень приятная маленькая столовая! Разве нет?

Перед входом в палатку появился доктор.

— Войдите, О’Грэйди, войдите… Опоздали… Нет более зловредных и туманных созданий, чем вы…

Ленч был почти таким же, как в доброе старое время (ибо у этой войны действительно было свое «доброе старое время», а теперь ее свежесть и молодость исчезли)…

Ординарцы принесли отварной картофель и барашка под мятным соусом, и у Ореля с доктором состоялась небольшая дружественная дискуссия.

— Когда, по-вашему, окончится война, Орель? — спросил доктор.

— Когда мы окажемся победителями, — отрезал генерал.

Но доктору захотелось поговорить о Лиге Наций; он не верил в тезис о «последней войне».

— Это почти перманентный закон развития человечества, — сказал он. — Около половины своей жизни люди воюют. Один француз, некто Ляпуж, подсчитал, что с тысяча сотого по тысяча пятисотый год Англия провоевала в общей сложности двести семь лет, а с тысяча пятисотого по тысяча девятисотый — двести двенадцать лет. Соответственные цифры для Франции — сто девяносто два и сто восемьдесят один год.

— Это интересно, — сказал генерал.

По данным того же Ляпужа, за столетие на войне убивают 19 миллионов мужчин. Их кровью можно было бы наполнить три миллиона бочек емкостью по 180 литров каждая, и эта кровь могла бы с самого начала известной нам истории питать кровавый фонтан с часовым дебитом в 700 литров.

— Хоу! — шумно выдохнул генерал. — Но все это, доктор, вовсе не доказывает, что ваш фонтан будет извергать кровь и в дальнейшем. В течение сотен веков убийства совершались во всем мире, но в конце концов все-таки появились суды.

— По-моему, у первобытных народов убийство никогда не было в чести. Если не ошибаюсь, Каин уже не ладил с правосудием своей страны. Скажу больше: деятельность судов не положила конец убийствам. Суды, правда, наказывают за них, но это совсем другое дело. Какое-то количество международных конфликтов можно урегулировать гражданским судом, учреждаемым человечеством. Но войны, порождаемые страстями, не прекратятся.

— Вы читали «Великую Иллюзию»? — спросил Орель.

— Да, — ответил майор, — но эта книга фальшива: ее автор тщится доказать, будто война бесполезна, ибо не приносит никаких доходов. Мы это хорошо знаем, но кто же сражается ради прибыли или выгоды? Англия вступила в эту войну вовсе не ради победы, но чтобы защитить свою честь. Наивно думать, будто демократии когда-нибудь станут миролюбивы. Нация, достойная называться нацией, еще более чувствительна, чем даже какой-нибудь монарх. Эра королей была золотым веком, предшествующим бронзовому веку народов.

— Вот это спор так спор — совсем как прежде, — сказал генерал. — Оба правы, оба ошибаются. Лучше не придумаешь! А теперь, доктор, расскажите мне историю про ваш отпуск, и тогда я буду совершенно счастлив…

После ленча все четверо отправились на могилу падре. Она находилась на небольшом кладбище, окруженном высокими травами, среди которых кое-где зияли еще совсем свежие воронки от снарядов. Падре располагался между двумя двадцатилетними лейтенантами. Васильки и дикие травы простерлись сплошным живым покрывалом над тремя могилами.

— После войны, — сказал генерал Брэмбл, — если я еще буду в этом мире, то распоряжусь поставить падре надгробную плиту с надписью: «Здесь покоится солдат и спортсмен». Это доставит ему удовольствие.

Трое остальных стояли молча, переполненные тягостным и благородным волнением. Сквозь легкое жужжание летнего воздуха Орелю непреодолимо слышалась мелодия вальса «Судьба», виделся падре верхом на лошади, с оттопыренными карманами, набитыми пачками сигарет и сборниками песнопений для солдат на переднем крае. Доктор размышлял про себя: «Всякий раз, когда вы будете вместе, буду с вами и я… Какая глубокая и точная мысль! Но так как религия мертвых все еще…»

— Пойдем, — сказал генерал, — надо уходить: в воздухе «колбаса» с наблюдателем, а нас все-таки четверо. Двоих боши еще кое-как терпят, но не следует злоупотреблять их куртуазностью. Я пройду дальше вперед, посмотрю, что делается в наших траншеях. Вы, Паркер, проводите Ореля обратно, а если вы, доктор, хотите пойти с ними, то я сообщу вашему полковнику, что дал вам увольнение до вечера.

Три друга еще долго шагали по безмолвной степи, где несколько месяцев назад шло грандиозное сражение на Сомме. Впереди без конца и без краю тянулись невысокие холмы, обильно поросшие дикими травами, скоплениями изуродованных стволов, обозначавших местоположение еще недавно знаменитого леса, а миллионы маков придавали этой своеобразной мертвой прерии теплый красновато-медный отблеск. Несколько стойких розовых кустов с пышно распустившимися бутонами уцелели среди этой пустоши, под которой вечным сном спал целый народ мертвых.

Тут и там стояли столбики с указателями, вроде тех, что мы видим на перронах вокзалов. Названия вчера еще неизвестных деревень — Контальмезон, Мартенпюйш, Тиепваль — звучали теперь так же привычно, как, например, Марафон или Риволи [96] Риволи — городок в Италии, под которым в 1797 г. Наполеон одержал победу над австрийскими войсками. .

— Надеюсь, — сказал Орель, глядя на бесчисленные небольшие кресты, то сгруппированные в кладбища, то стоящие одиноко, — надеюсь, что земля, вновь завоеванная павшими здесь людьми, будет посвящена им и что эта местность навсегда останется огромным полевым кладбищем, где детей будут воспитывать в духе культа героев.