Генри Джеймс - Послы

Утром он всегда спускался к завтраку не слишком поздно, но на этот раз Уэймарш уже успел прогуляться и, заглянув в сумрачную залу, объявился там с меньшим, чем обыкновенно, опозданием. Прежде чем войти, он убедился — через широкие стеклянные филенки выходящей во дворик двери, — что в зале они будут одни: судя по его виду и расположению духа, ему сейчас, откровенно говоря, желательно было оказаться со Стрезером с глазу на глаз. Одет он был по-летнему, и, исключая белый жилет, несколько просторный и чуть пузырившийся, все вещи сидели на нем безукоризненно, что немало содействовало его мажорному настроению. На голове у него была соломенная шляпа, каких наш друг в Париже еще не видывал, в петлицу вдета великолепная свежая роза. Стрезеру не понадобилось и секунды, чтобы восстановить все, что с его приятелем произошло — как, встав с рассветом навстречу брызжущему свежестью дню, особенно приятному в это время года в Париже, он томился в предвкушении сладостных случайностей и уже, без сомнения, побывал с миссис Покок на Marché aux Fleurs. [94]Глядя на него, Стрезер испытывал чувство удовольствия, весьма похожее на зависть; столь обратными прежним, теперь, когда он смотрел на стоящего перед ним приятеля, представлялись ему их положения; столь плачевным, в результате поворота колеса фортуны, выглядел собственный статус паломника из Вулета. Интересно, думалось этому паломнику, находил ли его Уэймарш в начале их путешествия таким же бравым и благополучным, таким же полным сил и энергии, каким тот имел счастье видеться ему сейчас. Нашему другу вспомнилось, как в Честере приятель заметил ему, что его внешний вид наводит на мысль о подавленном состоянии. Во всяком случае, Стрезер никогда не походил на плантатора с Юга в пору величия — а именно этот живописный образ возникал при виде темного, словно закоптелого лица и широкой панамы адвоката из Милроза. И именно этот тип, подумалось Стрезеру, каким он воплощается в Уэймарше, снискал внимание Сары. Стрезер не сомневался, что как идея, так и покупка шляпы не обошлась без ее участия и что ее тонкие пальцы вдели в петлицу розу. В ходе этих размышлений ему, — как это не раз уже с ним бывало, — вдруг пришло на ум, что сам он никогда не вставал чуть свет, чтобы сопровождать даму на Marché aux Fleurs, и что эта приятная обязанность никоим образом не могла быть возложена на него ни Марией Гостри, ни мадам де Вионе, как ничто не могло побудить его встать на заре ради подобного приключения. И тут же он подумал, что, видимо, таков его удел — упускать свои возможности, потому что природа наделила его особым даром их упускать, тогда как другие, обладая противоположной склонностью, хватают их на лету. И при этом другие почему-то кажутся воздержанными, а он ненасытным, и почему-то он всегда платит, а другие только участвуют. Да, ему суждено взойти на эшафот, хотя он и не знал, за кого. Пожалуй, он чувствовал себя уже на эшафоте и даже этому радовался. Так получалось, потому что он сам туда стремился; и по той же причине получалось, что Уэймарш процветал. Именно его, Уэймарша, поездка, предпринятая ради здоровья и рассеяния, оказалась на редкость удачной — такой, о какой мечтал Стрезер, задумавший ее и потративший на нее невесть сколько сил. Эта истина была уже готова слететь с уст его спутника; благодушие прямо-таки стекало с них вместе с теплым чувством, рожденным удачной прогулкой и желанием поскорее высказаться:

— Миссис Покок, с которой мы расстались у нее в отеле четверть часа назад, просила передать вам, что надеется застать вас дома примерно через час. Она хочет повидать вас: ей нужно вам кое-что сказать — или, как мне показалось, считает, что вам это нужно. Я даже спросил, почему бы ей не прийти сразу. Но она не была еще готова… и я взял на себя смелость выразить уверенность, что вы будете ей рады. Теперь дело за малым — надлежит дождаться, когда она пожалует.

Уэймарш говорил очень дружески, хотя против обыкновения несколько торжественно; однако Стрезер тотчас почувствовал: дело отнюдь не в том, что миссис Покок захотелось перемолвиться с ним словом. Предстоящий разговор означал первые подступы к объяснению; у него сильнее забился пульс; и ему, как никогда, стало ясно, что в охватившем его смятении некого винить, кроме себя самого. Он кончил завтракать, отодвинул тарелку и встал из-за стола. Во всем этом было много неожиданного, но лишь один пункт вызывал сомнение:

— Вам тоже надлежит дождаться, когда она сюда пожалует?

На этот счет Уэймарш высказался как-то туманно.

Однако после такого вопроса туман мгновенно рассеялся; пожалуй, никогда прежде Стрезеру не удавалось так широко и так эффективно развязать собеседнику язык, как это произошло в последующие пять минут. Оказывается, в его намерения вовсе не входило помогать Стрезеру принимать миссис Покок: он прекрасно себе представлял, в каком расположении духа она сюда явится, и если вообще имел какое-то отношение к предстоящему визиту, то весьма косвенное, как позволил себе выразиться, пожалуй, лишь тем, что «чуть-чуть его подтолкнул». Ему пришло на ум — о чем он тотчас ей сказал, — что Стрезер, возможно, считает, ей уже давно пора его навестить. Но, как выяснилось, она и сама не раз об этом подумывала.

— Я сказал, — заключил Уэймарш, — что это блестящая идея, и очень жаль, что она не осуществила ее раньше.

Стрезер подтвердил — идея блестящая, даже ослепительная.

— Почему же она не осуществила ее раньше? Мы встречались каждый Божий день — достаточно было назвать час. Чего я давно жду и жду.

— Именно так я и сказал. Она тоже ждет.

Тон, каким это было сказано, странным образом выявил нового Уэймарша — оживленного, повеселевшего, настойчивого, убеждающего, Уэймарша, сознающего окружающее уже не тем сознанием, какое до сих пор обнаруживал, и практически готового даже на лесть. Право, ему только не хватало времени все уладить, еще мгновение — и наш друг понял бы — почему. Тем временем Стрезер, однако, уловил, что его приятель возвещает ему о великодушном шаге со стороны миссис Покок, открывавшей ему возможность уйти от острого вопроса. По правде говоря, он и сам был очень и очень не прочь сгладить острые вопросы. Он посмотрел своему давнишнему приятелю прямо в глаза, и никогда еще его молчаливый взгляд не выражал столько доброго доверия и такой готовности к добрым советам. Все, свершившееся между ними, вновь отразилось на его лице, но теперь уже созревшим, классифицированным и в конечном счете разрешившимся.

— Во всяком случае, — добавил Уэймарш, — она сюда едет.

Для той уймы сведений, которые нужно было утрясти в мозгу Стрезера, они, можно сказать, быстро выстроились в тесный ряд. Он сразу сообразил, что произошло и что скорее всего еще грядет. Возможно, именно эта свобода в оценке событий и вызвала у него вспышку веселого настроения.