Ханс Фаллада - Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды...

— А почему вы все это мне сейчас выкладываете? — злобно вскидывается Петерсен. — Уж коли вы все это знаете, то знаете, наверное, также, что я здесь нуль без палочки!

— Потому что вы навели тут тень на плетень! Дескать, вот как вы из-за меня разволновались! Потому что вы просто приставлены шпионить за нами! Потому что вы мне обрыдли! Потому что я хочу, чтобы вы от меня отцепились!

— Господин Куфальт!..

— А ну вас, отвалите!

— Но послушайте же, господин Куфальт!

— Отвалите, я вам сказал!

— Вы несправедливы ко мне!

— Ишь чего захотел! Справедливости! И именно от меня! Спокойной ночи, господа! — И Куфальт удаляется в спальню, в сердцах хлопнув дверью.

Но на самом деле он вовсе не злился, на самом деле в нем все поет и ликует: «На свободу! На волю! Добился-таки!!»

И снова наступило утро, сияющее и прохладное июньское утро. Куфальт видел, как постепенно светало, но потом позволил себе повернуться на другой бок и на минуточку прикрыть глаза, а когда их открыл и глянул в окно, было уже совсем светло, и солнышко светило, и птицы пели.

И когда папаша Зайденцопф, совершая свой обычный утренний обход, пытается незаметно проскользнуть мимо его стола, Куфальт вполголоса произносит:

— Мне бы хотелось сегодня закончить работу на два часа раньше, господин Зайденцопф.

— Да-да! — бросает через плечо Волосатик и торопится дальше.

— Хочу снять себе комнату.

— Что? Как? Комнаты для наших подопечных снимает господин Петерсен.

— Но не для меня, — говорит Куфальт с вызовом и выжидает, что будет.

— Гм! Гм! Ладно, идите! — смущенно буркает Зайденцопф и семенит дальше.

Маак бросает на Куфальта быстрый взгляд, кивает в знак одобрения и продолжает строчить. Куфальт тоже барабанит по клавишам. «Свободен, свободен, — крутится у него в голове. — Наконец-то…»

После обеда он отправляется в город. И с легкостью находит Мариенталерштрассе. Крепко засело у него в памяти, ничего не скажешь. Но вот в какой дом она тогда вошла? Он и в тот вечер не заметил как следует, а теперь и вовсе не знает. А ведь как важно не ошибиться, ведь это тонкое хорошенькое личико с острым подбородком все время стоит у него перед глазами.

В конце концов он наудачу входит в какой-то дом: была — не была!

— Можно взглянуть на комнату?

Маленькая кругленькая женщина с густой проседью показывает ему комнату («Может, это ее мать?»).

— Есть у вас еще жильцы?

— Нет, больше никого. Со мной живет только дочь, я вдова. Дочь работает в магазине.

— Сколько вы хотите за комнату?

— Тридцать марок, включая утренний кофе. Но обувь мы не чистим.

— И не нужно. — Куфальт оглядывает комнату. — Хорошо, я сниму эту комнату. И дам десять марок задатка. А вот еще шесть марок. Весьма возможно, что в ближайшие дни привезут мои вещи. Заплатите, пожалуйста, за доставку. Первого числа я перееду. Ну, значит, так… Хорошо.

Потом он еще раз оглядывает комнату и вдруг говорит с неожиданной для него самого сердечностью:

— Значит, будем друзьями, госпожа Вендланд! Всего нам доброго.

Пока все идет так гладко, что даже страшно становится. Взять хотя бы расчеты с папашей Зайденцопфом. Вечером, засыпая, Куфальт разыгрывает настоящие сражения с Волосатиком: «Не имеете права задерживать у себя мои деньги, они заработаны моим трудом…»

Но Зайденцопф без всяких разговоров выкладывает на стол всю сумму. Даже воздерживается от каких бы то ни было комментариев, как будто уход Куфальта из «Мирной обители» — самое обыкновенное дело.

Последний постоялец приюта, Беербоом, помогает Куфальту нести вещи.

Они идут по улицам вечернего Гамбурга, и вдруг Куфальт говорит Беербоому:

— Ну, теперь ваша очередь.

Беербоом сегодня тоже настроен радужно:

— Ясно, не вечно же станут меня здесь держать!

— Интересно, доставили ли уже мои вещи?

Да, вещи доставлены, в его комнате стоят два ящика и большой чемодан.

— Ваших денег не хватило, — спешит уведомить старушка-хозяйка. — Три марки десять пришлось добавить.

— Сию минуту верну… Скажите, не найдется ли у вас клещей и ломика, чтобы я мог открыть ящики? Ничего такого нет? Совсем ничего? Но ведь должны же в доме быть какие-нибудь инструменты! В самом деле ничего нет? Где у вас тут ближайшая скобяная лавка? Хорошо. Сейчас без десяти семь, так что надо поторопиться. Беербоом, подождите меня здесь, я мигом обернусь.

Он летит по улице, не чуя под собой ног. Щеки его горят. Боже милостивый, два ящика, большой чемодан, маленький чемодан, две коробки, а полтора месяца назад — голая тюремная камера и ничего за душой. «Я добьюсь своего! — мысленно ликует он. — Что может быть в этих ящиках? Поскорее бы узнать!»

С молотком в одной руке и ломиком в другой он взлетает вверх по лестнице. Звонит, за дверью слышится шепот, он различает два голоса — старушечий, жалобно-плаксивый, и молодой, визгливо-сердитый. («У той, с острым подбородком, совсем другой голос!») Он звонит еще раз, шепот за дверью слышнее, он звонит в третий раз, теперь уже не звонит, а трезвонит!!!

— Почему так долго не отворяли? Где мой приятель? Уже ушел? Как это? Почему? Что с вами? Что случилось?

— Прошу вас, молодой человек, сделайте милость, уезжайте от нас поскорее. Я верну вам все ваши деньги.

Куфальт совершенно ошарашен:

— Как это «уезжайте»? Почему?

Она лепечет что-то совсем несуразное:

— Видите ли, мой сын… То есть мой зять… В общем, нам нужна эта комната, он сейчас приедет.

— Вам нужна эта комната? Да вы же сами мне ее сдали!

— Молодой человек, пожалейте меня, старуху, забирайте свои вещи!

— И не подумаю! Сейчас, на ночь глядя…

Из-за двери вдруг раздается молодой и визгливый женский голос:

— Если этот господин не уберется немедленно, мы позовем полицию. Таким, как он, комнат не сдают. Ваш приятель сам сказал, что он убийца и грабитель.

Помолчав, она как бы собирается с новыми силами, и голос ее уже звенит, почти переходит в крик:

— И сами вы каторжник!

Куфальт стоит как громом пораженный. Потом стремительно бросается к двери, из-за которой слышался голос. И тут замечает свое отражение в зеркале. Вот значит, как он выглядит. Стоит как истукан. Уже темно, а он все стоит. Странное дело — молоток немного дрожит в его руке и даже как бы сам собой поднимается, словно замахиваясь. Значит, он и сам дрожит, значит, он волнуется, конечно, есть из-за чего волноваться. А может, и не из-за чего?

И вдруг видит — тоже в зеркале — темные, полные страха глаза старушки-хозяйки, ее побелевшее от ужаса лицо.

— Будь по-вашему, — говорит Куфальт и крепче сжимает в руке молоток. — Самое позднее через час заберу свои вещи. Верните мои деньги. Ну, быстро!

Девять часов вечера.

Куфальт стоит перед одним из ящиков и раздумывает, открывать его в столь поздний час или не стоит. Не побеспокоить бы соседей или хозяйку. Нельзя нарываться на скандал, не надо, чтобы о нем чесали языки. Что поделаешь, если и здесь пронюхают о его прошлом, придется опять переезжать, и наверное, еще не раз придется, так или иначе все выплывает на свет божий.