Ханс Фаллада - Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды...

Ну ладно. Как ни подмывает его узнать, что в этом ящике, вскрыть его он не решается. Не решается, и все. Просто стоит посреди комнаты, окна открыты, здесь много воздуха, как это приятно, в приюте всегда было душно, как в камере.

Теперь воздуха хватает, большое окно открыто настежь, белоснежная кровать. Но он не решается.

Поселился он у высокой тощей женщины, тоже вдовы. Зовут ее вдова Бен, муж ее был рабочий. Двадцать пять марок в месяц, комната сверкает чистотой. Хозяйка измождена работой, лицо у нее не слишком приветливое, скорее мрачноватое и злое, худые цепкие руки со скрюченными пальцами.

«Остаться здесь, — думает он. — Хотя бы короткое время пожить спокойно на одном месте. Что ни говори, а старуха успела за то время, что я ходил за вещами, поставить мне на стол букет сирени. Так что надо надеяться, я здесь приживусь. Нехорошо получилось — у молодой такой визгливый голос, а у меня в руке молоток. Но слава богу, пронесло!»

В дверь стучат.

— Войдите!

Дверь распахивается. На пороге стоит молоденькая девушка.

— Не хотите ли чашку чая?

И вот она уже входит с подносом в руках, ложечка тихонько позвякивает о блюдце.

У нее изящная фигурка, ловкие движения, светлые волосы и тонкое лицо с острым подбородком…

— Я — дочь вашей хозяйки, госпожи Бен. Добро пожаловать! — И она протягивает ему руку.

— Благодарю, — говорит он и смотрит на нее, не отрываясь.

— Вот только не знаю, с чем вы пьете чай — с лимоном или с молоком?

— Благодарю, — машинально опять говорит он. — Очень хорошо! Очень!

Она удивленно глядит на него, слегка заливается краской, поджимает губы, чтобы не рассмеяться.

— А может, ни с чем? — Она не выдерживает и прыскает в ладонь.

— Вот именно — ни с чем! — Теперь уже и он смеется. Но не сводит с нее глаз. — Какая прелесть! — вырывается у него. — Я имею в виду комнату, — добавляет он смущенно.

Наверное, зря он это сказал.

— Больше ничего не нужно? — спрашивает девушка. — Матушка уже легла. Спокойной ночи!

— Спо-кой-ной но-чи!

Когда Куфальт на следующее утро приходит в бюро, Беербоом уже сидит, сгорбившись, на своем месте и усиленно строчит. Куфальт хватает его сзади и приподнимает над стулом. И опять у Беербоома тот же плаксиво-просительный взгляд: он несчастен, потому что все у него получается наперекосяк.

— Идиот проклятый! — вопит ему в лицо Куфальт, нимало не смущаясь тем. что нарушает священный порядок работы бюро. — Если вы еще хоть раз вздумаете сказать моей хозяйке или кому бы то ни было в доме, что вы — убийца и грабитель, я… Я не знаю, что с вами сделаю…

И трясет того что есть силы.

Тело Беербоома мотается в его руках из стороны в сторону, как ватное.

— Тесс! — шипит Мергенталь. — Господин Куфальт, я вынужден просить вас…

— Вы идиот! — говорит Куфальт Беербоому уже спокойнее. — Но будь вы трижды идиот, я все равно измолочу вас, если…

— Я больше не буду! — Беербоом искренне раскаивается в содеянном. — Боже, до чего же мне не везет! Она была так участлива, что я подумал, наверно, она нас пожалеет. Ведь она спросила, почему у нас такой желтый цвет лица, уж не работаем ли мы оба на химической фабрике. Вот я и…

— Идиот! — в третий раз повторяет Куфальт, напоследок дает Беербоому подзатыльник и садится на свое место. — Но если вы еще раз смешаете мне все карты, я пришью вас на месте, ясно?

— В последний раз прошу прекратить разговоры! — вмешивается Мергенталь. — Иначе позову господина Зайденцопфа.

Беербоом тяжко вздыхает. И строчит, строчит, не отрываясь, Куфальт тоже усердно стучит на машинке. А сам думает: «Нет, больше болтать он не станет. Но есть столько других возможностей. Из участка могут намекнуть хозяйке. Или переслать мне письмо из тюрьмы. Или поступит какой-нибудь запрос…» Куфальт тоже тяжко вздыхает.

Но потом, во время обеденного перерыва, великодушно продленного Зайденцопфом, чтобы Куфальт успел съездить в универсальный магазин за покупками для обустройства его холостяцкого быта, — правда, в сопровождении Петерсена, — оказывается, что Куфальт все же в хорошем настроении.

— Так, тарелку, чашку, блюдо для закусок мы купили. Что еще нужно холостяку в домашнем хозяйстве, фройляйн?

— Может быть, сырницу?

— Сырницу? Пожалуй. Сколько она стоит? Нет, лучше не надо. А вот масленку надо! Как же вы о ней не подумали, фройляйн?

Куфальт и Петерсен с помощью продавщицы выбирают масленку. Но меблированная комната — не погреб с ледником, часто бывает жарко, так что вот эта керамическая масленка с водяным охлаждением…

— Очень дорого. Да и практична ли она?

Студент тут же начинает объяснять:

— Видите ли, Куфальт, эта масленка работает на принципе охлаждения при испарении. Чем жарче солнце, тем холоднее в ней масло, понимаете? Еще древние египтяне…

— Ну, хорошо. Фройляйн, что еще требуется для холостяцкого хозяйства? Ничего? Все уже куплено? Тогда выпишите, пожалуйста, чек… А посуда с красным ободком и впрямь очень мила.

— На вашем месте, — говорит фройляйн, подняв глаза от чековой книжки и быстро метнув на Куфальта кокетливый взгляд, — на вашем месте я бы сразу купила все в двойном количестве…

— Зачем в двойном? — переспрашивает Куфальт. — И масленку в двойном?

— Нет, масленку не надо. — Продавщица уже веселится. — А вот тарелки и чашки. Не вечно же вам быть одному.

— Да что вы! — смеется и Куфальт. — Впрочем, вам лучше знать. — И как бы в раздумье упирается глазами в вырез черного платья, оттеняющий ее нежную белую кожу.

— А я и знаю. — Она еще смеется, но уже слегка смущена. — И потом посуды с таким рисунком не найдете. Получится разнобой.

— Да, получится разнобой, — рассеянно повторяет Куфальт, поглощенный созерцанием мерно вздымающегося и опускающегося бюста продавщицы. За пять лет, проведенных за решеткой, знакомые девушки стерлись из его памяти. Воспоминания о них как-то расплылись, рассеялись и так часто сводились к простейшим физическим действиям, что все лица слились воедино. Сначала они стали просто походить друг на друга, потом исчезать в какой-то дымке, сквозь которую едва различаешь длинные волосы и женское тело. И ничего больше…

А теперь, в этот сверкающий июньский день — Куфальт резво вставляет в машинку один конверт за другим, отстукивает адрес, вынимает, — перед ним вновь открывается жизнь, переливающаяся радужными красками: и личико с острым подбородком, и молочно-белая трепетная грудь. Уже две. А недавно не было ни одной.

Все на свете как-то связано. Взять, например, свидание с Бацке. Если бы они тогда встретились, жизнь покатилась бы по наклонной плоскости, и он вернулся бы туда, откуда с такой радостью вырвался.

Яркая весенняя зелень сада, сияние солнца, тонкое личико с острым подбородком и: «Не вечно же вам быть одному!» Может ли пишущая машинка петь? И Куфальт начинает ей подпевать: «Есть чудный путь к свободе — Не вечно вам быть одному — Есть чудный путь к свободе — Вдвоем мы пойдем по нему…»