Жак Шардон - Эпиталама

Среди ночи Берту разбудила гроза. Ветер, с приглушенным свистом рвущийся в окна, временами стихал, и тогда по старому дому начинали гулять странные, жалобные звуки, похожие на скрип отворяемой двери, на шорох легких шагов по шаткой лестнице, на осторожный, торопливый шелест шелкового платья.

На следующее утро по небу неслись свинцовые тучи, которые, казалось, вот-вот разразятся дождем. Берта вышла в сад, чтобы поднять оторвавшийся от подпорки розовый куст; от ветра, теребившего ей платье и волосы, у нее заледенели руки. Она бегом вернулась в гостиную.

Дверь с силой захлопнулась. Сверху доносились быстрые шаги и раздраженный голос Эммы, заглушавший плач и крики ребенка. «Это ветер их так беспокоит, — подумала Берта. — Сегодня у всех ужасное настроение».

Госпожа Дегуи вошла в гостиную еще более неровной и семенящей, чем обычно, походкой и уселась рядом с Бертой. Она пожаловалась на Розу, все время затевающую ссоры с Ортанс, потом заговорила о том, что маленькую Клер плохо кормят; о том, что дети ее утомляют и что в парижской квартире у нее уже все наверняка покрылось пылью. Так она и перескакивала с одной темы на другую, озабоченная и слишком многословная.

— Ты что, хочешь вернуться в Париж? — спросила Берта.

— Они стараются экономить, — говорила госпожа Дегуи, глядя в окно и слегка хмуря брови, как бы продолжая думать о своем и не слыша вопроса Берты. — Только зря они держат Жана. Сад обходится им слишком дорого. А сколько им стоил один только огород!

Берта не стала повторять вопрос.

Ночью, едва она легла спать, в комнату со свечой в руке вошла госпожа Дегуи. Она присела рядом с дочерью и развернула какую-то бумагу.

— Я пошлю еще семьсот франков нашему хозяину.

— Но ведь здесь ты все равно не платишь за квартиру. Какая разница — останемся мы в Нуазике или будем жить в Париже, все равно в течение двух лет этих расходов нам не избежать.

— Мы там все оставили в беспорядке.

— Ты не ответила на мой вопрос! — нетерпеливо повторила Берта.

— Ну и холод же у них в доме.

— Ответь мне! — воскликнула Берта, приподнявшись в постели, но госпожа Дегуи уже удалялась к себе в комнату.

За отговорками Берта угадывала подлинные намерения госпожи Дегуи, стремившейся вернуться в Париж. Она знала мотивы этого решения, связанного с некоторыми давно ей известными особенностями характера матери. Госпожа Дегуи не любила жить подолгу на одном месте и легко поддалась на уговоры Ортанс, мечтавшей побыстрее уехать. Берта подумала о причудах матери, и возвращение в парижскую квартиру, к прежней жизни показалось ей еще более тягостным; ей стало совсем невмоготу терпеть эту неволю, когда все время приходится сдерживать напор взбалмошной, вызывающей раздражение материнской натуры.

— А ведь до этого мама прожила в Нуазике целых тридцать лет, — говорила Берта сестре, ища у нее поддержки.

На что Эмма отвечала:

— Да, но тогда она была в Нуазике у себя дома; совершенно естественно, что она хочет снова поселиться в своей квартире, где не была уже целый год; когда-нибудь вы сможете переехать сюда насовсем. А я приеду к вам в Париж будущей осенью.

Объяснения Эммы представлялись Берте вполне логичными, но стоило ей вспомнить о причинах, которые подталкивали мать к отъезду, как решение тут же начинало казаться ей сумасбродным.

Спустя несколько дней после приезда Берты в Париж, Кастанье пригласили ее на обед.

— Ты хорошо выглядишь, дорогая моя, — сказала Одетта, целуя ее. — Ну и напугала же ты нас! Такая ужасная болезнь…

— Сейчас я чувствую себя совсем хорошо, — ответила Берта, осматриваясь по сторонам. — Дай мне полюбоваться. У тебя так красиво!

— Я очень люблю этот вид на Сену, — сказала Одетта, подходя к окну. — Я не показываю тебе кабинет Филиппа: он еще работает. Первые месяцы нас донимало одно мерзкое фортепьяно наверху. Я переживала за Филиппа.

Она присела, и Берта заметила, что глаза Одетты словно увеличились, а лицо вытянулось.

— Ты довольно быстро оправилась от болезни, — сказала Одетта, внезапно побледнев, но не переставая улыбаться. — Ты помнишь, как я пришла тебя навестить? У тебя был такой вид, как будто ты меня не узнаешь.

— Как же, очень хорошо помню. Ты была первой, кто пришел ко мне.

— Наша кухарка что-то запаздывает, — сказала Одетта, с усилием всматриваясь своим затуманенным взглядом в настенные часы. — Это все Филипп виноват. Обычно он появляется только тогда, когда обед уже на столе.

— Я тут на вас жаловалась, — ласковым голосом сказала Одетта вошедшему в гостиную мужу.

— Сегодня я не опоздал, — ответил он, повернувшись к Одетте. — Я уважаю своих гостей. Начнем с того, что я вообще никогда не опаздываю. Кузина, вы сегодня совершенно очаровательны.

За обедом, поднося к губам маленький стаканчик белого очень сладкого вина, Берта рассматривала изящные вещицы, стоявшие на столе. Она заметила знаки внимания, которые Филипп оказывал жене, любовалась окружавшей их атмосферой счастья и изысканности. Недомогание Одетты, казалось, совсем прошло. Филипп выглядел очень веселым; и он, и его жена были необыкновенно оживлены и приветливы с Бертой.

После обеда они перешли в маленькую гостиную.

— Берта на вас не обидится, — сказала Одетта, посмотрев на мужа, когда тот поставил свою чашку кофе на камин. Она потянула Берту на диван, всем своим видом выражая желание побеседовать с ней в более интимной обстановке.

— Филиппу необходимо выйти на улицу чуть подышать, прежде чем он снова сядет на работу, — продолжала она. — Ты последний роман Буйери читала?

— Я ведь только что из деревни, и меня о прочитанных книгах лучше не спрашивать.

— Как у Эммы, все нормально? — спросила Одетта. — У нее же еще одна дочь родилась, ей сейчас уже около года. Мне кажется, что я не видела Эмму лет десять.

— Она, возможно, приедет в Париж следующей осенью.

— Правда? Вот чудесно! — сказала Одетта, вставая, чтобы позвонить горничной. — Вы долго пробыли в Нуазике? Такая жизнь тебе нравится?

— Ну конечно, — ответила Берта.

Она подошла к Одетте и бодрым голосом сказала:

— Понимаешь, в деревне я открыла для себя столько радостей. Научилась обходиться без других людей, научилась лучше разбираться в самой себе.

Одетта была внимательна к Берте и непритворно сердечна, но все же казалось, что она занята собственными мыслями, и Берта почувствовала, что пути их начали расходиться.

Она подумала о том, что ей пора бы уже прощаться, но задержалась еще на немного.

— На днях я узнала, что умер господин Пакари, — вдруг сказала Берта, вставая.

— Да, у него было больное сердце. Но в последнее время он чувствовал себя лучше. Он умер неожиданно, от сердечного приступа.