Жак Шардон - Эпиталама

Ансена отодвинул стул и сел за стол, продолжая следить взглядом за движениями Берты.

— Вы виделись на днях с Кастанье? — спросил он.

— Мы как раз сегодня днем были в гостях у родителей его жены, — ответил Альбер.

— Он много общается с семейством Ламорлетт. Вы знакомы с госпожою Ламорлетт? — спросил Ансена, обращаясь к Берте.

— Она — глупая женщина, — резко сказал Альбер. — Я очень любил ее первого мужа. Кажется, Ламорлетт тоже развелся, чтобы жениться на ней. И, похоже, новая супружеская пара очень счастлива. Я могу это понять, — продолжал Альберт, наливая себе вина. — Когда люди женятся во второй раз, то они стремятся оберегать свое счастье. Это вопрос самолюбия.

— Чего я не могу понять, — сказал Ансена, — так это как можно вступать в брак с другом детства. Ведь Ламорлетт и его жена вместе выросли. Они были нашими соседями в Сюржере.

— Я бы не стал утверждать так категорично, — сказал Альбер, подумав об Одетте. — Чтобы превратить друга детства в сказочного героя, нужно совсем немного, и, кроме того, обычно думаешь, что ты его хорошо знаешь.

— Подумайте, какой скептик! — воскликнул Ансена, чувствуя, что Берта одобряет его укоризненный тон.

— Это мне напомнило один любопытный случай, — начал Альбер, когда слуга удалился. — Ты помнишь госпожу Дегальзен? Ее муж взял к себе секретарем одного молодого человека по имени Пардо; кажется, он приходился ему двоюродным братом. Пардо помогал Дегальзену в каком-то пустячном деле, кажется, они обсуждали торговый договор. Все это происходило в присутствии госпожи Дегальзен. Юноша тогда показал себя очень деликатным и высоконравственным. Вдобавок возникли некие загадочные обстоятельства, которые обычно способствуют взаимной симпатии. Причем, обрати внимание, речь идет о женщине безупречного поведения. Одним словом, госпожа Дегальзен воспылала страстью к юному Пардо. А я был у нее доверенным лицом и говорил ей, что до сих пор она была совершенно счастлива и без этого молодого Пардо; говорил ей о чувстве стыда, о том, какой может быть скандал, о детях. Примчалась мать Пардо. Госпожа Дегальзен плакала целый день; она признавала, что ее поведение позорно, и все же хотела уехать с новым любовником. Я понял тогда, что те доводы, которые в теории выглядят такими убедительными, будь то выгода, религия, общество, честь, семья, для влюбленного человека почти ничего не значат. Ее муж, человек уравновешенный, дал жене две недели, чтобы она либо забыла о своей страсти, либо навсегда покинула дом.

— Мне просто кажется, что эта женщина не любила своего мужа: такова суть всей этой странной истории, — сказал Ансена, ища одобрения в глазах Берты.

— Это просто чудовищно! — сказала Берта, нервно перекладывая вилку с места на место. — Разве станешь заглядываться на другого мужчину, когда любишь!

— В том-то и дело, — продолжал Альбер, не обращая внимания на слова Берты, — что она любила своего мужа. Но очень скоро любовь превратилась для нее в обузу… Так вот, муж назначил ей срок в две недели. Госпожа Дегальзен уехала к матери. Я пытался сделать все, что было в моих силах. Госпожа Пардо тоже старалась, как могла, удержать сына. Но попытки наши оказались тщетны: их отъезд уже был предрешен. Но вот однажды утром Пардо где-то задержался и позвонил госпоже Дегальзен. Я пришел к ней как раз в этот момент. У меня до сих пор стоит перед глазами госпожа Дегальзен, беседующая по телефону в прихожей. Я спросил ее: «Так, значит, у меня не остается никакой надежды?» Она мне ничего сначала не ответила, а только знаком попросила следовать за ней в столовую; затем она сказала мне… у нее был такой вид… (все-таки странно, как в самые решающие минуты своей жизни люди остаются верны себе). Она сказала мне просто: «Я сейчас, пока разговаривала по телефону с Пардо, все обдумала. Я остаюсь». Понимаете, ее отрезвил телефонный звонок.

— Это была блажь, и больше ничего, — произнес Ансена.

— Ты считаешь это блажью, потому что в конце концов она осталась. А вот если бы ты узнал, что госпожа Дегальзен сбежала с юным Пардо, ты бы подумал: «Боже, какая страсть!» Что же получается: страсть оказывается порождением скандала? А скандал ведь чаще всего является делом случая, результатом взбалмошности или малодушия. Я потом много думал о том телефонном разговоре, и, как мне кажется, теперь я понимаю, что произошло: в голосе Пардо, измененном телефонной связью, госпожа Дегальзен словно услышала другой голос и поняла, насколько ей чужд Пардо. Она была по-настоящему тонкой женщиной. Ее способность чувствовать помогла ей преодолеть кратковременное помрачение, и она образумилась. Я думаю, что лучше быть более или менее рассудительным и обладать некоторым душевным тактом, чем держать в голове кучу разных принципов.

— О-о-о, это опасное утверждение, — сказал Ансена. — В таком случае верными супружеству всегда оказывались бы только умные женщины.

— Я бы этим удовлетворился. Да и обязательно разве, чтобы все женщины были верными?

— Я убежден, что супруги Ламорлетт считают себя очень умными.

— В конце концов, может быть, они и правы. Так о чем мы говорили до моего рассказа? Ах да! Кастанье… Мы сегодня видели его жену.

Когда Ансена ушел. Альбер вернулся в гостиную и сел в кресло. Берта задержала на нем свой взгляд, а затем сказала:

— Ты снова молчишь.

— Да, я устал. Я слишком много говорил.

— Видишь, какой контраст? Когда ты с другом, за столом, то болтаешь без передышки. А стоит ему закрыть за собой дверь, как ты садишься и становишься немым. Когда ты со мной, тебе нечего сказать.

Откинув голову на спинку кресла, Альбер взял Берту за руку.

— Конечно, — мягко сказал он, — я беседую то с тем, то с другим. Мне нравится болтать. Говоришь и говоришь о чем попало. На ум приходят разные мысли, порою сам им удивляешься. Вполне возможно, что они исходят от собеседника; но не исключено, что завтра придется их опровергнуть; но разве не из этого складывается любое мнение, даже самое серьезное? Мимолетная игра восприятия, новый опыт плюс немножечко тщеславия. С тобой я и в самом деле испытываю желание помолчать. А у тебя нет ощущения, что, погружаясь в молчание, за которое ты меня упрекаешь, я возвращаюсь к самому себе?

— Раньше я именно так и думала. Тогда я клала голову к тебе на колени, словно собираясь прикорнуть, и мне казалось, что мы с тобой вместе о чем-то думаем. А теперь, послушав, как ты разговариваешь с другими людьми, и поразмыслив над некоторыми вещами, я прихожу к выводу, что за твоим молчанием скрывается какой-то другой, незнакомый мне человек. Мне бы хотелось, чтобы ты говорил со мной постоянно. Ты такой сложный…

— Да нет же, моя хорошая, я совсем простой!