Жюль Ромэн - Приятели

Так Бенэн переходил от третьей ниши к четвертой, от четвертой к пятой, от пятой к шестой бесплодно, бесконечно.

Вдруг этот мучительный кошмар исчез. Бенэну просто снилось, что он спит и что ему пора проснуться. Ему снилось, что он проснулся, чиркнул спичкой, зажег свечу, соскочил с кровати и босиком подбежал к крану.

Тогда он проснулся на самом деле; и проделал то самое, что ему приснилось. Это было настолько то же самое, что он не мог понять, видит ли он прежний сон или повторяет прежнее действие.

Он чиркнул спичкой, зажег свечу, соскочил с кровати. Он подбежал босиком — не к крану, который был на кухне, а к камину, который был в той же комнате. Он долго смотрел на будильник и с трудом сообразил, что теперь без десяти три.

Мостовая убегала под шинами. Поливщики, работающие до зари, заполаскивали помет в широких водных струях. За встряской следовал прыжок. Иногда колеса рассекали лужу. Звук напоминал пьющее животное.

Бенэн был счастлив. Толчки его радовали. Они давали ему чувствовать упругость ободов, сопротивление рамы, гибкость седла и его собственную твердость.

Бенэн прыгал по каменной мостовой, скользил по торцам, задевал о торчащие рельсы, взбивал навозные лужи, как кухарка сливки, и наконец завидел балюстраду сквера Искусств и Ремесел.

Занимался день. Все казалось синим и тающим. Метельщик вдали имел вид сахарного человечка.

Бенэн замедлил ход и обвел глазами площадь. Сад был пуст; тротуары были пусты. Какой-то, должно быть, собиратель окурков стоял у столба с объявлениями и о чем-то размышлял.

Бенэн раза два-три объехал площадь. В нем зарождалось беспокойство.

— Дурной признак! Если Брудье нет на месте в назначенное время, значит он не придет.

Он еще раз объехал площадь.

— А ведь сегодня дело серьезное, священное!.. На моих часах еще только пять минут пятого, а они, по-моему, спешат. Сейчас, должно быть, не больше четырех.

Он подъезжал к столбу с объявлениями; вдруг собиратель окурков двинулся с места и зашагал к нему.

У него была седая борода и глаза, полные древности.

Бенэн остановился. Старец отверз уста:

— Это пахнет Брудье, — подумал Бенэн. — Но это не он. У власти грима есть свои границы.

Старец продолжал эмфатическим голосом:

При этих словах он широко повел рукой и вопросительно улыбнулся. Бенэн, казалось, его не слушал. Старец начал снова:

Бенэн закричал:

— Я! Я! Можете не сомневаться!

Старец кашлянул. Он словно что-то припоминал; пробормотал несколько слов, потом уверенно:

— Черт побери! Это Брудье вас послал? Да или нет? Говорите ясно!

Старец только улыбнулся и продолжал:

— Он не придет! Свинья! Скажите! Да скажите же! От ваших разглагольствований я вспотел до рубашки.

Старец закончил период:

— Он не придет! У, образина! Остолоп! Взяточник! Да ведь было решено, он обещал, поклялся! Отправьтесь к нему и скажите, что он мне гнусен, что я уподобляю его золотарю, корсиканскому фельдфебелю, маэстро Пуччини. Да, не забудьте ему сообщить, что я его безоговорочно уподобляю маэстро Пуччини. Прибавьте, что если, как я надеюсь, он скоро умрет, то я позабочусь о том, чтобы в гроб ему положили, дабы упорядочить и ускорить разложение, «Искусство Стиха» Огюста Доршена!

Старец все так же учтиво продолжал:

Старец склонился до земли. Его улыбка давала понять, что обращение закончено.

— Что это значит? — сказал Бенэн. — Вы явились от имени Брудье?

— Да.

— Почему не явился он сам?

— Но вы же знаете, что он в Невере.

— В Невере?

— Площадь Баранта…

— Площадь Баранта!

— Дом три…

— Кроме шуток! А дедушка Проспер?

— Ему лучше, благодарю вас, но он был очень болен.

— Вы надо мною издеваетесь.

— Нет.

Бенэн поворчал. Потом сказал:

— Если Брудье в Невере, как он мог прислать вас сюда, сегодня утром?

— Я чистильщик сапог; а также рассыльный. Но дело не в этом. Я телепат.

— Как?

— Телепат.

— Понимаю.

— Я воспринимаю и передаю мысль на расстоянии. Г. Брудье — один из моих абонентов.

— Скажите!

— Невер недалеко. Но сейчас дул восточный ветер, мешавший телепатическим волнам.

— Вот как!

— Моя миссия или, если вам угодно, мое поручение окончено.

— В таком случае… благодарю вас…

— Но мне хочется вам сказать, что вы совершенно превратно рисуете себе причины войны 1870 года.

— Я?

— Да, вы, как и все.

— Весьма возможно.

— Причина войны 1870 года — это я.

— Вот как?.. Я так и думал.

С этими словами Бенэн сделал строгое лицо, холодно поклонился, сел на велосипед, нажал на педаль и удалился.

Он посмотрел на часы:

— Четыре двадцать. Этот обормот говорил мне о поезде в четыре сорок. Теперь, что под этим должно разуметь? В том, что эти благородные александрийцы продиктовал Брудье, сомневаться не приходится. Но Брудье, хоть и классик, всего только балаганный Буало. Это так! Но все-таки для него, как и для меня, есть вещи священные. Я его знаю. Вылазка с приятелем, со мной, да еще такая колоссальная вылазка, которая к тому же является вопросом чести, — нет, этим Брудье шутить не станет. В смысле формы он со мной дурачится; в смысле содержания он серьезен. Если он зовет меня в Невер, значит он там, или будет там. Боюсь, что дедушка Проспер относится к разряду мифов, но это не важно. Во всяком случае, что мне стоит съездить на Лионский вокзал? Если окажется поезд на Невер и если он отходит в четыре сорок, я должен рискнуть и ехать.

Бенэн посмотрел, где он. Тело его доверяло Брудье: оно привело велосипед на площадь Республики.