Жозе Эса де Кейрош - Новеллы

И помимо всех этих забот они жили в постоянном страхе, что их самих разорвут дикие звери! Адам и Ева пожирали более слабых и менее ловких тварей, но и сами они были лакомой добычей для матерых хищников. И думается, что не один тигр в тростниковых зарослях рая помышлял с вожделением о том, как бы ему слопать Еву, такую кругленькую и мясистую. И какой из медведей, даже из тех, чьим любимым лакомством был мед, ради которого они опустошали пчелиные соты в дупле какого-нибудь дуба, не бросал свое занятие и не замирал в нерешительности, плотоядно облизываясь, когда различал сквозь ветви, в скользящих солнечных лучах, очертания могучего Адамова торса! Но угрозой для наших прародителей были отнюдь не одни лишь орды изголодавшихся плотоядных, но и ленивые, сытые травоядные: зубры, буйволы, олени, способные с легкостью забодать и растоптать наших прародителей просто по неразумию, или из-за несхожести их вида и запаха, или даже забавы ради. И ко всем им следовало еще прибавить тех, что убивали, лишь бы не погибнуть самим, — ведь Страх, Голод и Жестокость были законами райской жизни.

Наши прародители тоже были жестоки, внушали страх своей силой и владели спасительным искусством влезать на ветвистые вершины деревьев. Но леопард перепрыгивал с ветки на ветку бесшумно и с ловкостью куда более прирожденной и уверенной. А удав дотягивался головой до самых верхних веток самого высокого кедра, лишь бы схватить удиравшую от него обезьяну, и мог ненароком схватить вместо нее Адама, не различая, по свойственной удавам тупости, под схожестью форм разность заключенных в них достоинств. И чего стоили когти Адама, пусть даже вместе с когтями Евы, против чудовищных львов, водившихся в Саду Наслаждений, которых зоология, до сих пор содрогаясь от ужаса, именует Leo Anticus? Или против пещерной гиены, столь свирепой, что в первые дни творения даже ангелы, слетая в рай, передвигались по нему, тщательно сложив крылья, из опасения, как бы гиена, выскочив из бамбуковых зарослей, не вырвала из них сверкающие перья? Или против собак, лютых райских собак, нападавших сплоченными, воющими стаями, собак, которые в пору первых шагов человека по земле были его злейшими врагами?

И среди всего этого враждебного скопища у Адама не было ни одного союзника. Его собственные родители — человекообразные, завистливые и пустоголовые, — при встрече забрасывали Адама кокосовыми орехами. Одно лишь исполинское животное испытывало к человеку снисходительно-сдержанную симпатию: то был мастодонт. Но еще не просветленный разум человека в те эдемские дни не мог оценить должным образом великодушия, благородства и добросердечия толстокожего великана. И потому, мня себя беззащитным и одиноким, Адам прожил все эти безотрадные годы в постоянном томительном страхе. Столь томительном и нескончаемом, что его боязнь и тревога увековечились в его потомках: древний страх Адама просыпается в нас, когда мы ночью должны идти лесом, пусть даже в нем нет никаких диких зверей.

Стоит еще упомянуть о тех немногочисленных чудовищах, которые, дожив до знаменательного дня двадцать пятого октября, не делали чести божьему творению и которые водились в раю наряду с особями целесообразными и завершенными, вполне пригодными для возвышенных трактатов Бюффона. Впрочем, Иегова все же пощадил Адама, избавив его от унизительной и ужасной необходимости пребывать в раю вместе с безобразнейшим порождением божьей фантазии, которого изумленные палеонтологи нарекли Игуанодоном. Накануне появления человека Иегова заботливо утопил всех игуанодонов в грязном болоте, находившемся в укромном райском уголке, там, где нынче расположена Фландрия. Но Адам и Ева еще успели застать Птеродактилей. О, эти птеродактили! Туловища у них были, как у крокодилов, но покрытые и чешуей и пухом; два страшных, черных, мясистых крыла походили на крылья летучей мыши; нелепый, огромный, шириной с туловище, клюв был уныло опущен книзу и усажен сотнями зубов, острых, словно зубья пилы. Но при этом летать птеродактиль не мог! Он ползал, опираясь на мягкие, бесполезные крылья, ими же он душил очередную жертву, накидывая на нее крыло, похожее на клейкое ледяное полотнище, а затем разрывал ее на части сокрушительными ударами зловонных челюстей. И этих редкостных страшилищ в раю водилось видимо-невидимо, не меньше, чем дроздов и ласточек в святых небесах Португалии. Жизнь наших прародителей была весьма омрачаема присутствием сих чудовищ: никогда бедные сердца Адама и Евы не трепетали столь мучительно, как в тот миг, когда с далеких гор, зловеще скрипя крыльями и клювами, низвергалась в долину стая птеродактилей.

И как только уцелели наши прародители в этом Саду Наслаждений? Верно, без устали сверкал, трудясь, меч их ангела-хранителя!

И все же, друзья мои! Именно благодаря всем этим страшным чудовищам человек стал венцом творения. Не будь всех этих ящеров, птеродактилей, пещерных гиен и того ужаса, который они сеяли вокруг, и той постоянной необходимости противопоставлять свою всегда разумную защиту их всегда инстинктивным нападениям, земля продолжала бы оставаться страшным раем, где все бродили бы обросшие и голые, питаясь на морских побережьях жиром погибших чудовищ. Неослабному страху Адама его потомки обязаны своим бесстрашием. Звери, которые преследовали его, заставили человека достичь вершин своего развития. И лучшими знатоками истоков этого развития показали себя поэты древней Месопотамии в дошедшем до нас мифе о том, как самое хитрое и опасное животное — Змей уговорил Еву, а Ева уговорила Адама вкусить плодов с древа Познания. Когда бы в те далекие времена не рычал в своем логове свирепый пещерный лев, ныне человек не обитал бы в городах, ибо цивилизация родилась из отчаянных усилий защитить себя от всего лишенного Души и Разума. Таким образом, человеческое общество — всецело заслуга животного мира. Если бы гиена или тигр тогда, в раю, принялись ласково гладить Адама дружеской лапой по волосатому плечу, Адам так и остался бы их братом, деля с ними пещеры, добычу, досуги и дикие удовольствия. И Сила Разума, которая заставила его слезть с дерева, вскоре погасла бы, не преодолев его дикости, как гаснет искра даже в сухих поленьях, если только холодное дуновение ветра, долетя из мрака, не заставит ее разгореться, чтобы победить холод и темноту.

Но однажды вечером (как утверждает пунктуальнейший Уссериус) Адам и Ева, выходя из лесной чащи, столкнулись, нос к носу, с громадным медведем, Праотцем всех Медведей, и тот пошел на них, поднявшись на задние лапы и разинув кровожадную пасть… Застигнутый врасплох, когда спасаться бегством было уже поздно, и побуждаемый настоятельной потребностью защитить свою подругу, Праотец всех Людей метнул в Праотца всех Медведей свой посох — сук тикового дерева, который Адам сломал в лесу и у которого был острый конец… И острый сук пронзил звериное сердце.