Габриэле д'Аннунцио - Леда без лебедя

— Выдь посмотри.

И пошел мальчик, и отпер ворота, и псы перестали лаять, и снова послышались жалобы и стоны.

А был то некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача. И псы, приходя, лизали струпья его.

И сказала Эласа:

— Это нищий там издыхает.

Обе они с Адонией, как увидели человека в струпьях, отвели ясные очи и содрогнулись в чистой плоти своей.

И сказала Адония черному мальчику:

— Дай хлеба ему и закрой ворота.

Но богатый господин сказал:

— Нет, мальчик. Пусть войдет он и приблизится. Хочу, чтобы и он изведал ныне блаженство.

И привел мальчик нищего к столу. И была плоть нищего как жухлый лист на осенней лозе, с которой сняли уже все гроздья. И опустился он без сил на зеркальный мрамор, и псы, рядом стоя, его не трогали, и женщины от него отворачивались.

И спросил богач, от него не отвернувшись:

— Кто ты таков?

И отвечал нищий:

— Я Лазарь.

И спросил сиятельный:

— Откуда же ты взялся, Лазарь?

И отвечал нищий:

— Из праха разоренных городов.

И спросил сиятельный:

— Чего же надобно тебе, Лазарь?

И были то слова царя, готового одаривать щедро.

Но отвечал Лазарь:

— Дозволь мне, господин, напитаться крошками, падающими с твоего стола.

И были щеки его бледны и впалы, как след в золе, и тень смерти лежала на веждах его, и видно было, когда говорил он, что уж ничего живого не осталось на нем, кроме десен его. И душу свою убогую держал он на ладони руки своей.

И сказал ему сиятельный:

— Наполню я блаженством и счастием уста твои.

И тут же повелел черному мальчику, чтобы поставил перед ним самое изысканное кушанье в самой дорогой посуде. И повиновался мальчик, и поставил пред оголодавшим золотое блюдо.

Но не смел Лазарь коснуться руками своими изъязвленными царской еды. Возлежал он, точно слепец, и слезы катились из очей, и мнилось: дух уже не держится в нем, ибо голод высосал всю плоть его и опустошил кости его, как шомпол опустошает ствол духового ружья. А борзые псы, что сгрудились вокруг него, в мгновение ока сглотнули кушанье с золотого блюда.

И сказал богач:

— О горе тебе!

И повелел мальчику, чтобы подал тому самого лучшего вина в кубке драгоценном. И повиновался мальчик, и протянул нищему сверкающий кубок абиссинского топаза.

Но столь сильно дрожали руки Лазаря, что кубок выпал из них на мраморный пол и разбился; и пролилось душистое вино под ноги псам.

И опять сказал сиятельный:

— О горе тебе!

И повелел черному мальчику, чтоб нашел для него сирийское платье и дал надеть. И повиновался мальчик, и вернулся с одеждою узорчатой работы, и дал ее в руки нищему.

И сказал богач:

— Ну, вставай же, Лазарь, и одевайся в красивое платье.

И поднялся Лазарь, но, одеваясь, наступил нечистою подошвой на тончайшую ткань, и та разорвалась с визгом, похожим на щебет ласточки.

И сказал тогда сиятельный:

— О горе тебе!

А по саду тем временем проходил коновод Талмон, ведя в поводу взмыленного коня. И господин заметил и подозвал его, взяв одною рукою за локоть Адонию, а другою Эласу. И вздрогнули женщины, ибо увидели они, что очи его подобны царскому чертогу, где возжжены все факелы, кроме одного, возле коего не дремлет палач.

И сказал сиятельный:

— Приблизься, Талмон, со своим конем укрощенным.

И приблизился Талмон со своим конем, у коего было звонкое копыто и крутая шея; и, улыбаясь, трепля его густую гриву, сказал коновод:

— Видишь, господин, в руках у меня кроток он стал, как ягненок.

И бахвальство своею силою стерло печать рабства с чела его.

И стоял выпрямившись Талмон меж двух столбов, и лицо его пылало, и струился по челу пот, как у борца, и воистину прекрасен он был. А конь дрожал от страха при виде нищего, покрытого ступьями. И породистая кровь, как негасимый огонь, играла в его жилах. А жилы шейные сплетались с жилами крупа, подобно нервам его.

И сказал сиятельный, отдыхая взглядом на славном животном после струпьев нищего:

— Ты получишь заслуженную награду, о Талмон. Пойди сними с коня путы, коими ты его взнуздал, и принеси их мне тотчас. Я жду тебя.

Сказал так, ибо зародилась уже в голове у него мысль, а наложниц своих все держал под руки: при виде коновода вздрогнули они от желания, теперь же дрожали от страха, что пробирал их до костей.

И, продолжая речь свою, сказал он Лазарю:

— О Лазарь, раз язык твой не умеет отличить яств от нечистот и ни кушаньем, ни вином, ни одеждою не смог ты насладиться, желаю я проверить, способен ли ты вкусить любви. Отдаю тебе моих женщин.

И вскричала Адония:

— Что задумал ты, господин?

И вскричала Эласа:

— Господин мой, что ты задумал?

И задрожали еще пуще и ударились в слезы, и вся плоть их наполнилась ужасом при виде изъязвленного.

И рыдала Адония:

— Не ты ли сказал, господин мой, что нет для тебя никого нежнее меня?!

А Эласа:

— Не ты ль говорил, что сосцы мои сияют для тебя, как луна?

Но не внимал их плачу господин и бестрепетно срывал с них одежды.

И молила Адония:

— Не напускай на меня эту порчу, господин, неужто я тебе больше не нравлюсь?!

А Эласа:

— Лучше кинь меня псам своим, господин, пусть разорвут меня на куски!

И сказал сиятельный:

— Вот идет Талмон и несет прекрасные свои путы, о Адония, о Эласа.

И пришел коновод, и принес длинные пурпуровые постромки крепче самого крепкого аркана.

И сказал сиятельный нищему:

— О Лазарь, этих женщин я любил, теперь они твои. Совокупися с ними.

Вот так властно изрек он мысль свою.

Тогда мальчик-абиссинец расстелил на мраморе ковер, и был на него брошен Лазарь, и две рыдающие наложницы были брошены на него, повитые путами коновода. И был Лазарь точно жухлый осенний лист меж двух ярких гроздьев виноградных.

И сказал сиятельный главе певцов, желая перекрыть крики наложниц:

— А ну, сыграйте-ка мне песнь звонкую.

Но женщины и без того не кричали больше и не вырывались: должно, ужас их сковал. А черный мальчик покрыл ложе пытки их багряницею. И тени от колонн все удлинялись, ибо солнце клонилось к закату.

И сказал сиятельный:

— А ты ступай со мною, Талмон. Желаю наградить тебя по-царски.

И удалился с юношей в сады, к тому тайному месту, где работал ваятель родом из Греции, именем Аполлодор, и ваял он такие статуи, что у человека при виде их омывалась душа росою забвения.

Став на пороге и оборотившись к коноводу, сказал он с улыбкою:

— Слишком красив ты, о Талмон. Но бренны красота и молодость смертного. Жизнь, что владеет красотой твоею, пробежит скорее челнока. А я желаю, чтоб вечным оставалось твое совершенство. Вот тебе моя награда.

И взошел он и сказал ваятелю: