Лидия Червинская - Невидимая птица

Одинокий фонарь, как луна среди туч,
и сквозь шторы потертые падает луч
на прозрачный, как призрак, букет.

Кладбища… дороги… океаны…
Из портов исчезли корабли,
скрылись в облаках аэропланы,
и в чужие города и страны поезда ушли.

Сколько хоронили, провожали,
сколько было памятных утрат…
Сколько раз сливались с небом дали
и бледнел закат.

Но когда я расстаюсь с тобою
– сколько было этих вечеров –
я с тоской прислушиваюсь к бою
башенных часов.

Каждый раз, от страха расставанья
– и откуда этот страх возник –
вместо слов, простейших слов признанья,
вырывается со дна сознанья
только жалкий крик.

Эти слова относились ко мне,
может быть, даже к тебе относились.
Мысли – и кажется чувства – двоились,
небо светлело в широком окне…
И говорила о нашей судьбе
шепотом быстрым цыганка, гадая.
Что она знает? Совсем молодая,
в огненном платье, с наивным лицом…

Хлопоты, деньги, дороги, разлуки.
Бубны. Казенный (к чему это) дом.
Черная дама – как сердце забилось…
Карты тасуют красивые руки.
Счастье? Мелькнуло в колоде и скрылось
под злополучным тузом.

Эти слова и ко мне относились,
может быть, не до конца, не вполне…
Эти слова относились к тебе.
Мы не заметили и покорились
каждый своей одинокой судьбе.

Неясным полон обещаньем
густой и белый воздух марта.
Не поздно ли? Жизнь пролетела
между сближеньем и прощаньем.
А было дело. Много дела
в стране Паскаля и Декарта.

В стране горячих начинаний
и совершенного ума,
где на померкшем камне зданий
неизгладимые годами
для всех заветные слова:
Свобода, Равенство и Братство.
Такое сложное богатство
так щедро было нам дано.

А мы по-своему живем,
живем с закрытыми глазами,
не видя скромной красоты.
И по-сектантски бережем
неисполнимые мечты –
о чем?..

Те, которых не осудят,
но кто долго ждут суда.
Те, кого под утро будят
мартовские холода.

Те, кто убивает время –
– за минутами года –
оттого что не хватает
краткой жизни на земле.
Те, кто сеют правды семя,
привыкая жить во зле.

Кто взаимности не знает
и, прощая все измены,
грустно любит – за двоих.
Кто не помнит перемены
и годами видит то же
небо, левый берег Сены…

Те, кто кажется моложе
современников своих,
но которых в белом зале
ждет за ширмою кровать…

Те, которым на вокзале
стыдно счастья пожелать.

Вечером весенним и морозным
почему-то призрачным и грозным
показался Северный вокзал.
Каждый на прощание сказал
то, что полагается сказать,
что исчезнет с дымом паровозным.
Возникали в памяти опять
все полузабытые приметы.
Страшными казались все предметы
в мутном свете пестрых фонарей.
И хотелось всем, чтобы скорей
наступил конец…

Что-то дрогнуло в другом конце перрона.
Легкий треск закрывшихся дверей,
и в тумане из окон вагона
пятна лиц, платков, улыбок, рук…
Поезд тронулся лениво, еле-еле,
под знакомый монотонный стук.
И казалось, что в железном теле
бьется сердце всех земных разлук,
всех переселений, всех изгнаний,
всех отъездов – навсегда, на срок.

Оборвав взволнованный поток
просьб, невыполнимых обещаний
резко, близко прозвучал свисток.
Вот оно: конец.

Я жду тебя – я чуда жду.
Я, словно обновляясь в боли,
живу в отчетливом бреду,
где много памяти и воли.

Где столько вечеров свободных
и суеты в дневных делах…

В итоге всех тревог бесплодных
все тот же нестерпимый страх
разлуки новой, возвращенья –
вся мука близости непрочной.

Как верен горю человек,
как страстно ищет воплощенья
любовь поэтов и калек…

Но платонически-порочной
она останется навек.

На кладбище уже почти весна,
а на земле у вырытой могилы
лежат венки из жарких зимних роз,
и странная – как ночью – тишина.

Мы, отзываясь на чужое горе,
хороним мир отцов, родной и милый,
доверчиво не сдерживая слез.

О чем же было волноваться, споря,
к чему стремиться столько долгих лет,
когда так ясно: смысла жизни нет,
как нету смысла воздуха и моря.
Есть времени законное теченье.
Есть смерть-разлука. Замкнутость могил.

И есть непостижимость воскресенья
даже для тех, кто верит, и любил.

Что в том, что мне бывало тяжело
всю жизнь любить и ждать всю жизнь признанья…

Пусть счастья не было – но счастье быть могло.
И мне довольно этого сознанья,
чтоб дальше жить, твердить как наизусть
Слова любые… повторять движенья…
ждать и бояться, что подступит к сердцу грусть
соленою волною вдохновенья.

Тогда меня преследуют (подряд
слагаясь сами, строки за строкою)
стихи, похожие на изумруд, на яд,
на зелень, отраженную рекою…

На твой лучистый и мертвящий взгляд.

Раннее солнце за красною шторой.
Солнечный луч проникает в окно
в противоречии с жизнью, в которой
холодно, тесно, темно.

В противоречии с ним – неизбежность
гибели близкой, разлуки, конца…
В противоречии – страстная нежность
с жалостью острой при виде родного
немолодого лица.

Так разойтись, без единого слова…
Этого я не пойму никогда.
Мы и заметить, любя, не успели,
как между нами возникла вражда.
Чистое, яркое утро в апреле…
Где это было? Когда?

Я помню: в церкви ты казалась мне
прекрасней и моложе всех невест,
сияющей любовью неподдельной…

Потом я помню звуки колыбельной,
на выбеленной известью стене
тень от оконной рамы, словно крест,
и тень, склоненную над люлькой самодельной…
Лиловый вереск в комнате и поле
и запах бедности и чистоты…