Любен Каравелов - Болгары старого времени

— Брычков, умираю!

Он обернулся. Раненный в грудь Владыков падал и траншею.

Без шапки, истекая кровью, Хаджия с ножом в руке бросился в ров и с помощью какого-то бойца вынес залитого горячей кровью Владыкова. Его потащили назад, в тыл. В это мгновение над ухом Брычкова просвистела граната и разорвалась по другую сторону траншеи, как раз в том месте, где проносили Владыкова. Густое облако дыма и пыли окутало его товарищей. Брычков покачнулся от взрывной волны и едва не упал. Но сильные руки подхватили его под мышки, и чей-то голос крикнул: «Держись, брат! Вперед!» Тут Брычков увидел перед собой Македонского. Весь израненный, охваченный общим порывом и победными криками бойцов, он оказался на вершине бруствера. Вокруг свистели и визжали пули. Бойцы уже приближались к мешавшей их продвижению засеке. Брычков терял последние силы, изнемогал — его мучила страшная жажда. Ему казалось, что он умирает. Пересохшее горло и язык горели, как в огне. Он был ранен, но не знал куда. Чувствовал только одно: нестерпимую жажду. Македонский заметил на дне маленькой ложбинки мутную воду, смешанную с грязью ногами прошедших солдат. Они нагнулись и с жадностью припали к луже. Даже эта жижа показалась им благодатным напитком и вернула Брычкову угасавшие силы. Они снова ринулись вперед, пробиваясь сквозь спутанные ветви поваленных деревьев. В грохоте выстрелов то и дело слышалась отрывистая команда капитана Райчо: «Братья, вперед!» Брычков и Македонский видели, как вдали мелькало, то появляясь, то исчезая, болгарское знамя.

Наконец добровольцы преодолели последнюю преграду и, запыхавшись, взбежали на насыпь, за которой торчали жерла четырех орудий и дула множества винтовок с длинными штыками. Теперь уже все турецкие силы сосредоточились вокруг батареи. Загорелся новый бой, убийственный и беспощадный. Славяне сражались с отчаянной, неудержимой отвагой. Они кидались, как львы. Страшная ненависть, безумная злоба и негодование опьяняли их… Смерть и ужасы войны придавали им нечеловеческую смелость. Усталость от трехчасового карабканья по кручам, голод и жажду — все выдержали стойкие, непоколебимые бойцы. Болгары и черногорцы бросились на редут с исступленными криками «ура!» — и снова завязалась рукопашная. Неприятель дрогнул, но один из турецких командиров дал новый сигнал к атаке, и приободрившиеся турки бросились на добровольцев, уже занявших редут. От взрыва рассекался воздух, глохли люди. Четыре вражеских орудия замолкли и стояли немыми свидетелями битвы. Все вокруг было усеяно убитыми и ранеными, Не устояв под новым натиском, турки обратились в бегство. Добровольцы прорвались к орудиям, один из них быстро взобрался на пушку и, оседлав ее, закричал:

— Победа!

Это был Брычков.

Какой-то турецкий солдат бросился на него со штыком и заревел по-звериному:

— Назад, собака!

Но Брычков с быстротой молнии взмахнул подобранной где-то винтовкой и со страшной силой ударил врага прикладом по голове.

— Вот тебе, получай!

Штык скользнул у Брычкова под мышкой. Турок упал замертво.

Между тем подоспели еще три новые турецкие колонны. Отступление приостановилось, и турки снова атаковали редут.

«Белая батарея» сеяла гранаты и смерть.

Весь обагренный своею и чужою кровью, которая буквально капала с его одежды, с обезумевшими глазами, Македонский первым бросился с ножом в руке навстречу наступавшему врагу.

Упавшая подле него граната разорвалась на мелкие осколки, и Македонский, исчез в клубах дыма.

— Македонский! — вдруг вскрикнул Брычков и рухнул с пушки.

Вражеская пуля пробила ему голову. Он был мертв.

Черногорцы и второй батальон русско-болгарской бригады не удержали редута. Сербские батареи молчали, и сербские резервы не подошли, чтобы поддержать отважный подвиг этой горсточки героев: они хладнокровно наблюдали, как погибают доблестные воины. Почему?..

Несколько тысяч турок, подкрепленных свежими частями и непрерывным огнем «белой батареи», снова хлынули на редут, и добровольцы после отчаянного и бесплодного сопротивления были вынуждены его оставить.

В этом беспримерном сражении героически пали сотни молодых болгар и большая часть черногорцев. В смертельной схватке с численно превосходившим врагом они погибли, как спартанцы.

Погибли и многие русские офицеры. При отступлении гранатой раздробило ногу капитану Сикорскому. Другая граната разорвалась подле капитана Райчо, и он, потеряв сознание, упал. Три дня его считали убитым.

Но болгары не запятнали своей чести. Слава об их героизме прогремела повсюду и заткнула рты клеветникам. Глубоко тронутый подвигами болгар, генерал Черняев осыпал их похвалами и наградами.

А наши друзья?.. Почти все они сложили свои головы на негостеприимных гредетинских высотах. Владыков погиб от гранаты, которая сразила и Хаджию, выносившего его с поля боя. Бебровский был убит двумя штыковыми ударами тотчас после того, как зарубил саблей трех турок. Многие другие погибли в бою или умерли от ран на ближайших перевязочных пунктах. По окончании войны, пробираясь пешком в Бухарест, Попче и Мравка, разутые и раздетые, замерзли в холодную зимнюю ночь где-то близ Крайовы.

В живых остался только Македонский. Одиннадцать полученных им в этом бою ран зажили, но правая рука иссохла.

Сейчас он работает рассыльным и левой рукой подметает канцелярию.

И этот лев Стара-планины, этот герой гредетинских высот теперь малодушно вздрагивает от грубого окрика писаря…

Медленное умирание!

Бедный, бедный Македонский! Лучше бы он погиб у Гредетина!

В те времена, когда в наших краях правил ага Заимаа, — может, кто слышал про него, толстый такой, собольей шубе, тот самый, что ездил на черном арабском жеребце, — жил у нас в селе один человек. Звали его все дедом Славчо, а писарь в налоговых списках именовал Славчо Крушакой. Жил он на одной с нами улице на верхнем конце села, возле самой реки.

Как сейчас, помню я деда Славчо. На святую Варвару будет не то шестнадцать, не то семнадцать лет, как отдал он богу душу, царство ему небесное, а кажется, пройди хоть шестьдесят, и тогда не забудут его на селе. Да и как забыть! Разве найдешь сейчас где-нибудь такого доброго и разумного человека? Каждого, бывало, приветит, а какой работящий, какой набожный! Где сейчас такие люди? Правда, смотрю я на нынешних, — где сейчас такие люди, как дед Славчо, дед Цонка Святогорец или как поп хаджи Неделё?….

Дед Славчо так крепко врезался мне в память, что и теперь еще стоит перед глазами, как живой. Был он невысокого роста, плотный, с круглым лицом и добрыми серыми глазами; с длинными усами, но без бороды, брови лохматые, а лоб в морщинах. В те времена, когда я его знал, голова и усы у него были уже седые, но был он крепок и силен, как полагается мужчине, подвижен и ловок, словно молодой парень. Возьмется, бывало, на гумне за вилы — ветер поднимается, так проворно он орудовал ими. Пойдет ли в горы — поспеть за ним не мог даже Крынё Маца, тот самый, что за день пешком добирался в село из Софии. Вот какой был ходок!