Александр Минчин - Факультет патологии

– Нет, я из Сочи, они живут там.

– Но они вас не загоняли и не заставляли в этом институте учиться? Как я Сашу, он меня этим до сих пор упрекает.

– Нет, что вы, я сама хотела, они, наоборот, не желали.

– А почему вы хотели?

– Я всегда мечтала быть учительницей, учить детей.

– О! Вот видишь, – теперь она для отца лучший человек, – тебе надо с Наташи пример брать, выбрала институт и хочет работать по специальности. Его же, – и он показывает на меня, – от школы, как черта от ладана тянет. У него, видимо, еще не прошли воспоминания, когда он сам в ней учился. Ох и нахлебался я с его учебой, Наташа, сказать кому, не поверят! Учителя руки к небу воздели, когда он ее закончил, и на Восток молиться собирались. Хоть и неверующие были.

Она вежливо улыбается. А я смеюсь, вспоминая.

– Директор школы его фамилию без крика вообще произносить не мог. Только в крике и получалось. Первый драчун и хулиган в школе был, и какой! Даже вам сказать неудобно, стесняюсь.

Ну, батя сел на своего коня. Пора его останавливать.

– Пап, сейчас ты начнешь, какой ты усидчивый был, работоспособный и как любил учиться прилежно, и как я не в тебя.

– Вот видите, – мы смеемся, – он все сам знает. А до сих пор такой же остается, не меняется.

Она сидит и слушает.

Я смотрю на нее. Какая ж она обалденная. И так сидит красиво, очень элегантно, то ли изящно, не знаю точно слова, но напряженно.

– Вы, Наташа, явную ошибку сделали, с ним связавшись, позвольте мне вам как старшему заметить. И немного знающему.

Она почти смеется:

– Почему?

– О, если бы я знал это «почему», я бы его сам с ног до головы переделал.

– Такой плохой? – спрашивает она.

– Нет, он не плохой мальчик, в нем много есть хорошего, добрый. Но непослушный. Абсолютно. Так что вы учтите и проверьте, не ошибаетесь ли вы, с ним встречаясь.

– Хорошо. – Теперь она смеется, расслабляясь.

– Пап, с чего ты взял, что мы встречаемся?

– А-а… ну как тебе сказать, догадался. Я все-таки прожил немалую жизнь, могу разобраться. А ты хочешь сказать, что нет?

– А-а, ну как тебе сказать. Я прожил недолгую жизнь, и я не знаю, как это называется, может, и встречаться.

– А я бы встречался, – уверенно говорит он, – она красивая девушка, эффектная.

– Благодарю вас за комплимент, вы очень добры.

– Что же тебя останавливает?

– Ну, не думаю, что я бы Наташе понравился… тем более после тебя, такого «крассавца».

Он вечно меня подкалывает.

– Почему, вы мне нравитесь, – тихо говорит она.

– А, вот как! Может, я тогда выйду, чтобы не мешать, – говорю я.

– Ладно, стой уж, Отелло. Вы так не шутите, Наташа, он ревнивый, как сто чеченцев, глотку перережет. Он, собственно, и вырос среди них, вместе с ними якшался, к умным мальчикам, начитанным, его не тянуло.

Я улыбаюсь, мне забавно слушать отца. Все то же самое, все одно и то же, только интонации другие, мягче.

– Пап, а у нее не плохие ноги, да? – спрашиваю я, так как он часто смотрит на разрез у колена.

Он не смущается:

– Как тебе сказать, даже очень не. Но в этом ничего зазорного нет, ты не смутишь меня…

– Еще бы!..

– Это приятно, когда женщина обладает красивыми, я бы сказал, зовущими ногами. Как вы считаете, Наташа?

Она делает движение.

– Мне трудно судить…

– Как сказал еще Пушкин: «В России вряд ли вы найдете две пары стройных женских ног!» Замечательно сказано. Так что вы, Наташа, составляете прекрасное исключение. И я только восхищаюсь, любуясь, а плохих мыслей у меня нет, как Саша представляет.

Мы смеемся.

– Пап, а чего сегодня празднуем?

– Спроси у матери.

– Мам, – кричу я, – какое торжество?

– У папы пять лет, как он защитил докторскую диссертацию.

– Не в пример некоторым, – говорит он, – кого за письменный стол не загонишь.

Тут я согласен. Бате есть что праздновать, ему эта диссертация боком далась: семь лет ночами писал, а днем работал, и в отделении оперировал, и на кафедре преподавал, – нелегко было.

– Пап, поздравляю от всей души.

– Простите, – сказала Наташа, – я не знала, какое у вас событие, поэтому… – она встала, взяла конвертную сумочку и быстро ее раскрыла, протянув ему маленький бархатистый коробочек.

– Не стоило, право, Наташа. Но благодарю нас от всей души. Вы очень тронули меня.

Я смотрю на нее удивленно.

Господи, почему все так поздно замечаю я. Он раскрывает коробочку черного бархата, там запонки, они сияют и переливчато горят.

– Я очень люблю запонки, Наташа, и у меня их вечно нет, жена теряет. Так что большое спасибо!

– Я рада, что вам нравится, я, правда, не успела…

– Что вы, это прекрасный подарок. – И тут он вглядывается. – Подождите, да это же золото.

Она стоит молча. Нет, я балдею от нее, ее фигуры, бедер, всего ее вида, – я уже опять хочу в ту старую маленькую комнату и мять, ломать, сжимать ее страстно бьющееся тело.

– Это очень дорогой подарок, Наташа, я не ожидал. Я не могу принять его.

– Что вы, не стоит упоминания.

– Вы студенты, вам нужно деньги экономить.

– Папа, успокойся, это от чистого сердца, и не надо никого обижать.

Вечно деньги для него роль необыкновенную играют. Может, потому, что трудно даются. Давались, сам все зарабатывал.

– Ну, хорошо, уговорили. Тогда за мной вам тоже подарок к вашему дню рождения.

– Спасибо большое. – Она садится. Он добавляет:

– Хотя я считаю, что первый и самый ценный подарок я вам уже сделал: Сашу…

Мы все смеемся.

– Нелегкий подарок, должен вам сказать, Наташа, тяжелая ноша. Так что не обижайтесь на меня!

Она смеется очень звонко.

– Санечка, пойди на минуту сюда, – зовет мама.

Я иду на кухню, она раскладывает все по тарелкам сразу из холодильника: отец любит, чтобы то, что должно быть холодным, было холодным, ледяным, а что горячим, то таким, чтобы в рот невозможно было взять.

– Очень приятная девочка. Это что, новая? У нее сильный вкус.

– Ма, какие-то ты слова находишь.

– У-у, давно ли ты такой выборочный к словам стал? Неужели это серьезно, такое только с Натальей было.

– Ма, мы потом поговорим, хорошо?

– Хорошо, – она улыбается, – помоги мне это отнести.

И тут меня как током обжигает. Я бросаюсь в комнату, и вовремя: ее рука уже к сумочке тянется. Я наклоняюсь и шепчу:

– Наташ, не кури, умоляю, он ненавидит, когда кто-либо курит из близких ему, особенно женщины.

Она улыбается мне, когда я отклоняюсь, и говорит:

– Спасибо, – и вздыхает плечами облегченно.

– Прошу к столу, – говорит мама, и мы садимся.

– Наташа, вы где предпочитаете сидеть? Ну, конечно, возле меня, а не возле Саши, – новая пластинка всегда приятней, чем старая.

Она улыбается, а губа вспухшая. Мне ее жалко.

– Я только, простите, если можно, руки сначала помою.