Александр Минчин - Факультет патологии

– Э-э, слушай, о чем ты говоришь, не упоминай такую мелочь. Ты сюда не кушать пришел?

Я понимаю. А кто сюда кушать пришел, ты думаешь я? Я на эту еду смотреть не могу. Закусите немного, выпейте шампанского.

На столе уже локти ставить некуда.

– Вах, я же забыл распорядиться насчет вина. Наташья, скажите, какие у вас самые любимые две марки вина.

Она качает головой, подразумевая, что здесь не будет, и она не хочет обижать его гостеприимства.

– Нет, ну вы скажите, а мы посмотрим. Никто ж не умрет от этого.

– «Твиши», «Хванчкара».

– Вай, – он даже привстает на стуле, – откуда такие вина знаете?!

– Она же оттуда, я тебе говорил, – объясняю я.

– Ах, да, забыл совсем я, ты видишь, какая работа. – Зураб, – кричит он, хлопая в ладоши. И говорит что-то по-грузински. Он счастлив, и ему приятно: только в двух местах в Москве есть эти вина, в «Интуристе», в валютном баре, и у него.

Мы пьем «Твиши», она не верит.

В этот момент начинает стекаться публика. Торнике уходит от нас и впускает сам лично каждого. Все знают его или приезжают с тем, кого знает он. Чужих нельзя. Люди, заходящие и проходящие мимо, не сводят глаз с нашего стола. Смотрят на нее, она не замечает никого, потом на меня, не понимая, что с такой девушкой, мол, делаю я. И глаза горят не любезно, глядя на меня. И тут я не ко двору.

«Твиши» – обалденное вино. Зураб уже спешит, несет горячий сулугуни, прямо шипящий еще на тонкой металлической сковородке.

Она ест всего понемногу, пробуя, и очень красиво. И смотрит на меня так, что я вообще забываю, где я, на каком небе, и зачем мы здесь находимся. Мне совершенно ничего не хочется, только смотреть на нее. Что со мной?

Начинает играть группа, она играет классные вещи. Их певец-лидер стоит и пьет что-то у стойки бара, он, пока не платят, петь не начинает вообще.

Публики уже достаточно и всё прибывают, но зал большой. Новые и новые, и все смотрят на наш стол. Одеты они так, что мне стыдно за свое одеяние.

Появился Зураб, толстый, добрый и классный старик.

– Сашя, – (этот по-другому меня склоняет), – Торнике Мамедович занят, много гостей, и просит извинить, что не может уделить самым дорогим гостям самого большого внимания, и просит не обижаться сильно. – Зураб мне подмигивает по-грузински.

– Скажите, чтобы не беспокоился. Спасибо.

– Все есть, все хватает, дорогой, что еще могу я принести для лучших гостей Торнике Мамедовича и моих?

– Спасибо, это больше чем достаточно. Жалко, что с собой не могу взять, очень вкусно.

Он сияет и исчезает.

Она пьет вино очень медленно, красиво-маленькими глотками. В голове у меня слегка весело и кружится, и от горячего сыра, который я обожаю, и от мягкого вина.

Я смотрю на нее и говорю:

– Ты как богиня.

Она замирает с рубиновой капелькой на губах и впервые смущается.

– Я хочу поцеловать тебя, это удобно здесь? Мне нравится, что она это спрашивает, я не люблю, когда люди наружу выставляют свои чувства. Я наклоняюсь, и мы целуемся.

Кто-то платит, и певец начинает петь. Голос у него глубокий, приятный, но мне не нравится, больше шума из него делают, как и из всего у нас. Мне нравится, как играет группа.

И тут они начинают играть классную вещь, которая год назад мне обалденно нравилась. Я не знаю названия, но там есть такие слова «Леди, леди, леди», английская песня.

– Ты хочешь потанцевать? – спрашиваю я.

– Как тебе только хочется.

– Ты умеешь? – ну везде мне надо выставиться знатоком.

– Немножко. – Она мягко улыбается.

Мы встаем, и в этот момент я вижу, что взгляды всего зала прикованы к нам. Вернее, к ней. Они и раздевают, и одевают, и оценивают, и просят, и хотят, и зовут, и не понимают. Последние, конечно, насчет меня.

Танцует она, естественно, классно, я бы сказал бесподобно, очень тонко чувствуя ритм и как бы предугадывая музыку в своих мягких и сдерживающихся па.

Да, они же все эти красиво танцуют, вспоминаю я о нем, научилась, и это неприятно режет меня. Мой ритм сбивается.

Мы танцуем еще один танец, медленный, и она обнимает меня, обвив мою шею. У нее бесподобная фигура, и она прекрасна в этом желтом платье из шифона под блесками лучей разного цвета, несущихся беспрерывно с потолка и отражающихся падающим снегопадом от крутящегося зеркального шара.

Жадные глаза ощупывают каждый сантиметр ее тела, на мое счастье, скрытое удлиненным и суженным платьем.

Мы возвращаемся на место. Дальше начинается что-то невероятное, столпотворение бутылок шампанского и самого дорогого вина для нее. Она даже не успевает кивать и понимать, от кого это и с какого стола. Зураб бегает безостановочно, и уже не хватает места на нашем столе, чтобы ставить.

Как минимум пять человек подводят Торнике, чтобы он представил и познакомиться. Остальные горят нетерпением узнать: кто же она? Почему раньше не видели, и как же она не появилась – в таком месте?

Торнике знакомит и знакомит, у него, по-моему, уже кружится голова, и каждый раз она вежливо кивает, а он многозначительно говорит, показывая на меня: «А это мой лучший друг», но на меня никто не обращает никакого внимания. Даже маленького вниманьица. И я не думаю, что даже это будет потом защитой мне.

Ей целуют руку, говорят комплименты, приглашают за стол, почитают за счастье, просят станцевать с ней танец. Еще что-то.

А я сижу и считаю бутылки. И думаю: богатыри, не мы. Там денег в карманах столько, что у меня волос на голове не хватит. Пять таких ресторанов, как Торникин, могут купить, не напрягаясь. И каждый раз, откланиваясь, очередной гость щелкает Зурабу, и тот носит уже по две бутылки – «Твиши» и шампанское. Я сбился, до того я сосчитал было пополам того и другого, всего восемнадцать. Теперь Зураб только показывает ей, кивает, от кого, и складывает позади ее стула. Наконец Торнике подходит один.

– Слушай, дарагой, прямо ажиотаж твоя девушка произвела, такого у меня не было с открытия ресторана. Даже когда Марина Влади с Володей приезжала.

Она мягко улыбается, а я думаю, прекрасная нация – грузины. И вообще весь Кавказ. Торнике садится за наш стол.

– Зураб, – щелкает он, тот возникает из ниоткуда. – Начинай носить бутылки в мой кабинет, для горячего место освобождать нужно. – Сашья, – как он забавно произносит, – я распорядился в час ночи подавать. Это не рано? – Мне нравится эта святая серьезность.

– Торнике, я не могу уже, очень тебя прошу.

Не надо.

– Слушай, покушаешь немножко, кто говорит, что надо. Кто говорит, что много.

– Сколько, Зураб?

– Тридцать пять, Торнике Мамедович.

– Мало, добавь еще пять от меня, лично, для Наташьи. – И он называет это вино, как оно на грузинском называется. Почти что одинаково.

– Один момент, – говорит проворный Зураб и скрывается.