Александр Минчин - Факультет патологии

– А, педагог! – тянет он. – А ну, уйди с моей дороги и не вмешивайся в семейные дела.

– Ты не его отец. Ты издеваешься над ним и избиваешь, как взрослого. – Я смотрю на ширину его плеч, и мне становится не совсем приятно. К тому же он вспотел, и от него пахнет потом. Я чувствительный на запахи.

– Не твое дело! Мы без ваших университетов могём воспитывать. Отвали, пока не поздно. – Желваки играют по бокам щек от его сплюснутого носа. – Я доберусь до костей этого молокососа, маленький подонок.

Я передвигаю мальчика за себя.

– Ты не посмеешь поднять на него руку, – говорю, – иначе я заявлю в суд, что ты истязаешь малолетнего ребенка, и покажу его тело.

Драться я с ним не собираюсь, да это было бы и смешно, там рычаги ручные, как лопаты – сметут и нет меня, к тому же он мастер спорта.

И вдруг меня как слепит в глаза:

– Ах ты, жидовня паршивая, все она знает, он в суд пойдет, да я тебя…

Я резко, сильно и быстро размахиваюсь и бью в самый центр, стараясь сделать мессиво из его лица. Он едва успевает отскочить, но не до конца, я попадаю, но несильно. Я подскакиваю и делаю еще два удара, но это уже воздух, это уже поздно, я забылся. И вдруг что-то нечеловеческое несется мне в глаза, бьет, как кувалда, и рушит на пол…

Не помню я ничего очень долго. Наверное, дольше, чем это долго, я перехожу уже в т о долго… но возвращаюсь.

Очнувшись, я вижу эту женщину, хлопочущую возле. Смутно, но вижу. И то победа, думал, не видеть никогда. Как раскаленным жаром полоснуло. И застелило, и залило.

– Где мальчик? – первое, что спрашиваю я. Она поднимает глаза, показывая. Мальчик сидит и плачет, растирая слезы. Мой мальчик.

Я поднимаю голову, и кровь хлыном льет из меня, градом катится, я не понимаю откуда, голова моя падает и больно стукается зачем-то.

– Господи, – шепчет она, и я слышу, – слава богу, что живой, я думала, всё…

Я снова поднимаю голову и понимаю, что это льется из носа. Где он? Я зажимаю нос левой рукой, правая мне будет нужна. Встаю, опираясь рукой по стене, – все качается и гудит в голове, – я чуть не падаю, но она подхватывает, поддерживает меня и прислоняет к шкафу. Как солоно во рту и больно, что он мне там перебил, этот кретин. Только бы не нос в рот вогнался. Хотя от такого удара, я не удивлюсь. Еще несколько минут, и я прихожу в себя, устанавливаясь на ногах. Ковыляя, я иду к корзине – где все мои силы – и беру бутылку шампанского. Я понимаю, что это, может, и глупо, но что я могу сделать: я никогда не проигрывал.

– Где он?

Она испуганно смотрит на меня.

– Он убежал во двор, испугался, подумал, что убил тебя… Ты не дышал.

Я переставляю ноги по направлению к двери, сжимая бутылку в руке.

Я убью его, я не дам ему жить, это я знаю точно. Она обгоняет меня, заслоняя дверь собою.

– Пожалуйста, я тебя умоляю, не ходи, ты весь в крови, он убежал, ты не найдешь его.

– Найду, – через кровь во рту говорю я. Качаюсь и вдруг падаю на колени.

– Господи, – шепчет она, – зачем тебе это надо было.

Зачем? Это второе дело. Первое – я найду его и размозжу ему череп, квадратный и мерзкий, как все боксерство. Я поднимаюсь с колен, удерживаясь, стою минуту, потом тяну руку к двери (она о чем-то молит меня) и падаю плашмя, и что-то с новой силой льется из носа. Кто-то переворачивает меня лицом вверх. Я подтягиваю колени, переворачиваюсь на них и ползу. Куда я ползу? Она оторопело ступает сбоку от меня.

– Что же делать, может, «скорую помощь» вызвать? Но ты не скажешь про него?

Я доползаю до телефона.

– Скажи мне номер, я наберу. Ты не сможешь сам.

Перестал ли мальчик плакать? Я что-то бормочу, она набирает, подставляя трубку к моему уху.

Мне кажется, что я еще и оглох, ужас охватывает меня. Но вдруг я слышу голос и успокаиваюсь, чуть не радуюсь.

– Алло, – говорят голосом.

– Тетя Лиля? – спрашиваю я. Это ее мама.

– Она на дежурстве. Кто это?

– Саша.

– Я тебе дам ее номер, позвони. Что с твоим голосом?

– Ничего, так, она в Склифосовского?

– Да, позвони ей туда.

Я вешаю трубку. Трубка падает, и рожавшая женщина вешает ее.

– Еще один номер, – говорю я, стоя на коленях, и не могу двинуться ни вперед, ни назад; только бы не упасть, больше я не поднимусь, у меня сил не хватит подняться. Она набирает номер.

Я сплевываю сгусток крови прямо на пол, я не могу держать его больше во рту. А где бутылка, вдруг некстати интересует меня, так всегда. Мальчик взял ее, когда я упал, и отнес обратно. Мальчику, кажется, меня жалко. И то хорошо.

– Доктора Лилю, пожалуйста.

– Что? Говорите яснее, не понятно. – А как тут говорить я с ней? Я повторяю.

– Тетя Лиля, это Саша.

– Что с тобой, Сашуля?

– У меня что-то с носом, не то со ртом, я не знаю.

– Что случилось?! Ты подрался.

– Нет, да это и не важно, я приеду сейчас, вы мне что-нибудь сделаете?

– Конечно, конечно, немедленно приезжай. Подожди, ты можешь сам добраться, а то я пришлю за тобой машину?

О Господи, вой, сирена, «скорая».

– Не надо, все нормально. Только прошу вас, маме не говорите ни слова и не звоните.

– Да что случилось, Сашенька, ты волнуешь меня?!

Я роняю трубку, та вешает ее на рычаг. Как телефонистка, но только вежливая.

Я поднимаюсь все-таки и по стенке дохожу до ванны, санузла, так как ванной это назвать нельзя. Останавливаюсь у зеркала и наконец вижу свое отражение. Я смотрю на свое лицо и осознаю, что мой нос сдвинут вправо, примерно на полтора пальца от переносицы. Вот и все, думаю я, как это просто. Господи! и это на всю жизнь! Да кто ж пойдет со мной теперь куда! какая?!

Я омываю рукой всю кровь, и кажется, что она никогда не кончится; споласкиваю кровь, а тонкая струйка все равно льется из разреза у переносицы. Это от очков, он разбил, я их иногда ношу, когда работаю или кино смотрю. И изнутри тоже льется, – я затыкаю ватой, которая есть у меня.

Ногами потом выхожу из ванной.

– Куда ж ты такой пойдешь, – голосит она, – у тебя вся рубашка в сгустках.

Рубашку я не видел.

– Не говори про него, умоляю тебя, его же посадят. Ему три года назад запретили драться, с последним предупреждением…

Мой нос, думаю я, Господи, прощай вся жизнь, и ни одна женщина не коснется меня. Больше мне уже ничего не интересно.

Я меняю рубашку и выхожу на улицу, в голове чуть-чуть получше и что-то прояснется. Я прикрываю нос рукой, чтобы не шарахались, и ловлю такси. Останавливается черная.

– Склифосовского.

– Три рубля. Я сажусь.

– Корпус хирургический № 2.

И по-моему, опять забываюсь, только зажимаю нос, чтобы не испачкать ему сиденья. Шофер – шутник попался:

– Слушай, парень, а тебе не травматологический, случайно, нужен, а? – Он смотрит в заднее зеркальце, моя рука упала. – Кто это тебя так уделал, на два перелома потянет, как минимум. Как девки-то любить будут?! А?