Александр Минчин - Факультет патологии

– Губа проклятая, там же шов, я забыл.

Она встает с колен, я не могу поднять ее руками, и садится рядом. Садится и осторожно спрашивает:

– А в щеку можно? – И целует. – Так не больно?..

– Комедия, – смеюсь, пытаюсь я, – до чего дожили, чтобы больше всего волновало «не больно». – Она натянуто улыбается, а я быстро смыкаю свой рот, так как, расплывшись в смехе, он сделал мне больно.

Вихрем влетает в вестибюль Злата Александровна и затормаживает около меня.

– Ну, все в порядке, радуйся, три лучших рентгенолога подтвердили: все стало точно, которым я верю, как себе и даже больше.

– Это мой доктор, – говорю я Наташе.

– Очень приятно, – молвит она.

– Ну, как вам его нос, а? Загляденье, позавидуешь, хоть пляши на нем.

Я дергаюсь всем телом, невольно.

– Нравится? Очарование сплошное!

– Да, – грустно говорит Наташа, – чересчур.

– Эх, милая моя, вы до того не видели, меня ужас объял. А теперь – чудо, я еще за всю мою жизнь не видела, чтобы так точно вправлялся.

– Он же у него раньше как греческий был, – с болью говорит Наташа.

– Ну, подумаешь, великое дело, теперь римским станет, эпохи ведь менялись. Даже тогда, в древности. – Она улыбается.

– Ну, мне пора, и так из-за твоего носа все дома ждут меня, некормленые. Теперь свою еду – с меня начнут. Что называется: будут есть поедом.

– Спасибо большое. Злата Александровна, я вам очень благодарен.

– Покажись через неделю, – и она уносится, но вдруг возвращается: – И запомни, ты, прекрасный юноша с греческим, переходящим в римский носом, еще одна драка или кто-нибудь тебе попадет в него сильно в течение следующих двух лет, – ты ляжешь на операционный стол, но не ко мне, потому что я тебе такого – уже не сделаю. И я тебе обещаю: что у тебя никогда не будет прямого носа. Ты все понял?

– То есть вы хотите сказать, что мне два года драться нельзя? – говорю я, как будто теряю любимое.

Она удивленно смотрит на меня: -…Ладно, нет времени, прощай, я не думаю, что ты такой ненормальный (и совсем безумный) – полезешь снова драться; и, кстати, у тебя очень хорошая девочка, не доставляй ей огорчений… из-за своего носа, драчливого, – и она скрывается на сей раз окончательно.

«Хорошая девочка» с тревогой смотрит на меня.

– Ну, улыбнись, а то мне нехорошо как-то.

– Конечно. – Она через силу улыбается.

– Наташ, а ты можешь осторожно, только осторожно поцеловать меня в одну нижнюю губу и не очень сильно. А? – и я закрываю глаза.

Она целует, и я вырываюсь от боли, все отдается в верхнюю, даже от нижней. Она смотрит расширенными глазами, и я боюсь, только бы у нее не началось это. Я не могу переносить этого у женщин, мне очень больно.

– Какой кретин, что он с тобой сделал…

И вдруг она отворачивает голову, вскакивает и быстро уходит. Далеко от меня. И там у нее начинается это, плечи трясутся, у колонны. А я не иду за ней, этого не могу видеть я.

Появляется тетя Лиля.

– Санечка, звонила твоя мама…

– Как она узнала?! Я же просил…

– Она ничего не узнала. Она мне звонила.

– Вы ей что-нибудь сказали?

– Нет, это твое дело, а я тебе обещала. Но завтра она все равно узнает.

– Почему?

– Тебе завтра нужно идти к ним.

– А что случилось?

– Праздник завтра, 1 Мая, я поэтому и дежурю в ночь сегодня. Много травм и происшествий будет. Как и всегда накануне.

О Господи, я вообще забыл, что еще и этот праздник существует. Завтра.

– У вас собираются гости, она очень надеется, что ты придешь, и ждет.

Она появляется обратно из-за колонн, с сухим лицом, ничего не видно, как быстро она умеет приводить себя в порядок, ни следа, а может, это французские умельцы косметических изделий такие?

– Познакомьтесь, – говорю я.

Она уже улыбается, вернее, она пытается.

– Наташа.

– Лиля Некерман.

– Мне очень приятно, я уже о вас слышала.

– Да? От кого, если не секрет?

– От Торнике, с его пальцем.

– А-а! – Она смеется. – Забавный и приятный человек. Его вся больница после того грузинского угощения вспоминала. И ты знаешь, Саш, что он звонил мне, приглашал куда-нибудь сходить.

– Да, ну! Обязательно скажу Нане, аи да Торнике.

– Может, это и не всерьез, а просто так, не будь доносчиком, а то сниму швы обратно!

Мы смеемся – смех это полезное дело? – и мне нравятся медицинские шутки…

– Ладно, Наташа, забирайте своего героя, и не дерись так больше. А на лицо прикладывай холодные компрессы или просто тряпочку. – Она улыбается. Потому что с тряпочкой у нас анекдот связан. – Скорей отек и припухлость сойдет. Ну, счастливо, до завтра.

– Если я приду; но ничего не говорите, ни слова.

– Ладно уж, боец-конспиратор.

Мы целуемся в щеку, как обычно, Наташа вздрагивает. Она прощается с ней и уходит. Тетя Лиля ведь абсолютно молодая, это я ее в шутку так зову.

– А почему ты вздрогнула? – Я улыбаюсь.

– Я никогда не видела, чтобы тебя целовали в моем присутствии меня…

– Это софокловская трагедия, – шучу я. Но она не улыбается.

Мы едем в такси.

– Я завезу тебя, – говорю я, – мне все равно на Фрунзенскую надо.

– Как?! Ты разве не едешь домой?

– Нет.

– Ты не хочешь, чтобы я осталась?

– Нет, у меня дела, мне надо.

Она немного, но обижается, лицо ее грустнеет, но она старается этого не показывать.

Я привожу ее, не говоря ни слова; я уже не здесь, а там, меня подергивает всего внутри от ожидания и нетерпения.

Она выходит молча, я наклоняюсь: – Завтра, в час дня, я буду ждать тебя у Новодевичьего кладбища, – и вздрагиваю от совпадения и слова. Она кивает, такси трогается. – Сколько времени, шеф?

– Четверть десятого.

«Еще не поздно», – думаю я. Мы останавливаемся у их дома через пять минут.

– Подожди здесь, я сразу же…

Я стучу в дверь, забывая позвонить и что есть звонок. Все в голове уже плывет. От предвкушения.

– Кто там? – спрашивает ее голос.

– Это я.

– Ой, Санечка. – Она открывает дверь и сразу прячется в ванну. – Я голая.

– Прекрасно, – вздыхаю я, кого это волнует.

– Э-э, дорогой мой, кто это тебя так отделал, – говорит Юстинов, появляясь.

– Случайно. Послушай, ты помнишь, я тебе давал мой нож на кнопке, когда ты жил на Энтузиастов, у парка? Где он?

– У меня, в сохранности.

– Давай мне его обратно. Я спешу.

Он выносит нож, я проверяю, как выскакивает лезвие.

– Ну, ты, я надеюсь, Саш, глупости делать не будешь?

– Да ты что, я просто должен отдать его брату… – и осекаюсь, не к месту вспомнил; хотя он знает, что тот существует у меня. Но так правдоподобней звучит. Хотя какое мне дело до правдоподобия или до звучания.

Я скрываюсь на лестнице, скатываясь по ней. И думаю, что уже пришел в себя. Это хорошо.

– На Герцена, к консерватории, – говорю я таксисту, который даже не выключил мотора.