Александр Минчин - Факультет патологии

Я сижу в такси, которое едет, и думаю, напрягаясь. Я не знаю, смогу ли я, и нос здесь вовсе ни при чем, а нация. Я ненавидел, когда ненавидели меня. Ни за что. И мстил, когда оскорбляли. Это с Кавказа. Но я не знаю… Я этого никогда раньше не делал и ненавидел, когда видел это в руках других. И бил раньше, чем это доносилось до меня. Но иначе мне не справиться, у него ломовые удары, а я должен.

Я расплачиваюсь и знобко-нервно, но спокойно поднимаюсь по лестнице, взбегаю. Открываю дверь, и одновременно с отмычкой щелкает кнопочная рукоятка моего ножа.

Только не при детях, не при мальчике, думаю я, а на нее положить, еще скажет спасибо (потом)…

Мое тело напрягается внутри до последнего нерва. Я слышу не стук, а грохот, мой, по их двери.

Открывает дверь она.

– Где он, пусть выйдет. Так будет лучше, чем зайду я. Ну, быстро.

– Что ты, его нет! Он заскочил, похватал вещи и умчался, сказал, что на несколько дней… – Она с тревогой смотрит на меня.

– Отродье, – говорю я, – я ему все равно жизни не дам. Тварь! – шиплю я.

И вдруг выскакиваю на кухню, размахиваюсь и распарываю до «мяса», до самого нутра, с одного удара, его боксерскую грушу; которая даже не рыпнулась. И потрошу ее, потрошу, потрошу, не в силах остановиться.

Я не знаю, что со мной.

И только когда я опускаюсь, усталый, плюхнувшись, на кровать, совсем обессиленный и пустой, я думаю: какое счастье, что его не было, – мой бы отец не пережил этого никогда. Его не волновали бы причины.

Глаза мои смыкаются.

Я не помню, сколько я сплю, мне кажется, что не-долго, я как будто проваливаюсь. Кто-то трясет потихоньку меня. Она, нет это мне снится, я смыкаю глаза плотнее, едва разомкнувшиеся. Но запах-то не снится. Сны не могут пахнуть, запахи не могут сниться.

Я открываю широко глаза:

– Наташа? Как ты здесь оказалась? Она смотрит встревоженно на меня.

– Сколько времени?

Смотрит на свои маленькие золотые часы:

– Три часа.

– Не может быть, я же должен был… мы должны были встретиться в час дня.

– Поэтому я и приехала, я прождала до двух, позвонила, сказали, что ты еще не выходил из комнаты, я испугалась и, взяв такси, приехала, примчалась, – поправилась она.

– И ты даже не обиделась?

– Ну что ты, милый, я же поняла.

– Ты моя умница, извини меня. Иди сюда, мы поцелуемся.

– А тебе не будет больно?..

Она выжидающе смотрит на меня.

– Я потерплю. Дожили, ох дожили.

– Видишь, теперь это не радость, а терпеть приходится…

– Ну, ты же знаешь: «пытки любви». Или муки любви, как там поэты слагают?

– А разве это – это слово? – и она замирает совершенно. Абсолютно вся.

– Не знаю, – смущаюсь я и вдруг сбиваюсь на чушь: – Кто что знает в этом мире, в этой жизни, поди сюда.

Она подходит и опускается рядом, целуя мои глаза, – это я научил ее, моя привычка. И они не поранены.

– Их хоть можно? – Она улыбается.

– Да, моя прекрасная маркиза. А что это ты сегодня так одета?

– Праздник вроде какой-то…

– Ах, да, так давай праздновать, веселиться. – Я пытаюсь, встаю, и слегка шатает. Я иду чистить зубы.

Везде тихо, и в коридоре ни звука. Я возвращаюсь.

– А где она? Соседи, я имею в виду.

– Она уже выходила, когда я приехала: детей к матери на два дня увезла, в Подольск, кажется.

– Это она тебе все рассказала?

– Да, вчера, когда я приехала. Без звонка, хотела удивить тебя. Вот и удивила…

– Ладно, давай забудем об этом, все, навсегда, надоело, как будто и не было ничего. Садись за стол, и будем твое вино любимое пить.

Она сама ставит бокалы, перед этим идет, их моет. И садится рядом.

– Ты посмотри, почти сорок бутылок, что мы с ними делать будем?

– Пить! – радостно говорит она.

– А скажи мне, прекрасная пивунья, – я делаю вид незамечающего мальчика, – почему ты меня никогда не называешь Саня или Санечка? – Она молчит. – Ну!

– Ты хочешь, чтобы я ответила?

– А как ты думаешь своей умной головкой, для чего ж еще я этот вопрос задавал?

– Наверно… потому, что она тебя так называла.

– Кто она? – не понимаю я, уже понимая. И это действительно так, поразительно, она меня только Саней и Санечкой звала, мне так нравилось.

– Разреши, я тогда спрошу у тебя: а почему ты никогда о ней не рассказываешь, о той, с которой у меня одинаковое имя?

– Это никого не касается, мое частное дело и личная жизнь. И ты права, она меня именно так звала.

Я завожусь, ну вот ответь что-нибудь не так! – Поэтому я и хочу быть приятным исключением. Хоть в этом. Не повторяться и звать тебя Саша. И ни в коем случае не вмешиваться в твою личную жизнь.

И вдруг я смеюсь, какой дурак! Она и так уже замешана в нее. Вся. Я делаю вид, что дуюсь:

– А мне не нравится так!

– У тебя сейчас потрясающее лицо, жаль, что ты не видишь. – Она наклоняется и чуть не целует в нос меня. Я вовремя отдергиваюсь: хей! У меня появилась реакция – где она была раньше…

– Хочешь, чтобы я звала тебя Сашенька?

– Да, очень, так мне нравится.

– Хорошо, Сашенька. Ты капризный, избалованный мальчик.

– Да? – поднимаю брови я. – Что вы говорите, неизбалованная девочка!

– Но иначе ты бы мне не нравился.

– Спасибо. Но я не избалованный, а просто больной сейчас.

– На какое место? – шутит она.

– На все места. Ты не смейся, кстати: все мы больные. И эта анормальность считается нормальной, а эту нормальность называют – люди. А теперь убери все и между «люди» и «больные» поставь тире, и это даст тебе знак равенства и тождественности.

– Я обожаю твои рассуждения такие философские, глубокие…

Мы смеемся отчаянно. Она обнимает мою шею и шепчет:

– И я рада, что твоя мама избаловала тебя. Это незаметно, но лишь иногда, чуточку-чуточку, совсем немножко – проступает, – но без этого что-то не хватало бы в тебе – очень важного, нужного – и ты не был бы таким, какой ты есть.

И сразу просит:

– Поцелуй меня, если сможешь. Я смеюсь и не могу остановиться.

– Что, что такое?

– Наташ, ты прелестная. И мне нравятся твои переходы и слова.

– Но я же волнуюсь о твоей губе и твоем здоровье.

– Спасибо, пойдем вот туда, – и я указываю куда, – и там ты будешь касаться меня, а я буду волноваться.

– Почему? – Она удивлена.

– О твоем здоровье.

Она просто заливается, впервые радостно и весело с момента моего носа. Был и такой момент.

Мы раздеваемся. Господи, и каждый раз это прекрасно. Она божественна. -…Наташ, сколько времени?

– Половина седьмого.

– О, ужас! – вскакиваю я. – Должен быть у родителей, сегодня вечеринка у них.

Я бегу звонить к телефону. Эй, бегу, говорю я сам себе, и не шатает. Ее тело чудодейственно влияет своими действиями на…

– Мама, это я.

– Где ты, сыночек, мы ждем тебя.

– Я…э, я, наверно, не смогу приехать.

– Почему, что с тобой?