Эдвард Форстер - Комната с видом

— Шарлотта, пожалуйста!..

— Единственное утешение — в том, что ты нашла себе более подходящую компанию и временами могла уходить на прогулку одна. У меня свои представления о том, как должна вести себя леди, но, надеюсь, я навязывала их тебе не больше, чем это было необходимо. Во всяком случае, ты настояла на своем в истории с комнатами...

— Не говори так, — мягко остановила ее Люси, все еще веря, что они с Шарлоттой искренне любят друг друга.

— Я не справилась, — продолжала Шарлотта, сражаясь с ремнями на чемодане Люси вместо того, чтобы заняться своим. — Не выполнила свой долг перед твоей матерью. Она была так великодушна. Я не смогу смотреть ей в глаза после этой катастрофы.

— Мама поймет, что ты тут ни при чем. И никакая это не катастрофа.

— Нет, катастрофа, и я одна во всем виновата. Она не простит меня и будет права. Например — какое я имела право дружить с мисс Лавиш?

— Все права на свете!

— Но не тогда, когда я должна была присматривать за тобой. Я пренебрегла своим долгом. Твоя мама сделает именно такой вывод после того, как ты ей все расскажешь.

— А зачем об этом рассказывать?

— Ты же привыкла ничего от нее не скрывать.

— Обычно — да.

— Я не смею злоупотреблять твоим доверием. Это — святое. Разве что ты сама решишь, что этот эпизод не стоит того, чтобы о нем говорить.

Люси остро почувствовала свое унижение.

— В обычных обстоятельствах я бы рассказала. Но если ты говоришь, что мама обвинит во всем тебя, могу и не рассказывать. Ни ей и никому другому.

На этом обещании разговор резко закончился. Мисс Бартлетт расцеловала Люси в обе щеки, пожелала ей доброй ночи и отправилась к себе.

Инцидент, послуживший первопричиной всех этих переживаний, был отодвинут на второй план. Джордж вел себя по-скотски — наверное, со временем Люси усвоит именно такой взгляд на происшедшее. В настоящее же время она ни осуждала, ни оправдывала его. А потом, всякий раз как она решала во всем разобраться, голос мисс Бартлетт заглушал ее собственный. Той самой мисс Бартлетт, чьи вздохи еще долго доносились до нее сквозь щели в перегородке. Мисс Бартлетт, которая на самом деле не была ни уступчивой, ни кроткой, а показала себя настоящей артисткой! Годами она представлялась Люси серенькой, незначительной — и вдруг явилась перед молодой девушкой как олицетворение безрадостного мира, где нет любви, а молодые стремятся к гибели, пока им не преподадут жестокий урок.

Мира запретов, предосторожностей и барьеров, которые могут оградить от зла, но и добра не принесут — если судить по серым лицам тех, кто жил по их законам.

Люси страдала от самого тяжкого горя, какое только знал мир: дипломатический перевес был достигнут за счет ее искренности, потребности в сочувствии и любви. Такое не забывается. Никогда больше она не откроет сердце другому человеку, прежде чем все обдумает и примет защитные меры.

Звякнул колокольчик у входной двери, и Люси бросилась к окну. Но вдруг заколебалась, замешкалась, задула свечу. Теперь она видела того, кто мокнул под дверью, а он ее — нет.

Чтобы попасть в свою комнату, он должен был пройти мимо ее двери. Она была полностью одета. Ей захотелось выскользнуть в коридор и сказать ему, что рано утром она уезжает и что между ними все кончено.

Одному богу известно, сделала бы она это или нет. Потому что в решающий момент мисс Бартлетт выглянула в коридор и попросила:

— На одно слово, мистер Эмерсон, давайте, пожалуйста, зайдем в гостиную.

Потом они вернулись, и Люси услышала:

— Доброй ночи, мистер Эмерсон.

Он тяжело дышал: дуэнья сделала свое дело.

Люси разрыдалась.

— Это неправда, неправда! Я так боюсь запутаться! Скорей бы стать взрослой!

Мисс Бартлетт постучала в стенку.

— Спи, дорогая. Тебе нужно как следует отдохнуть.

Утром они отбыли в Рим.

Портьеры в гостиной усадебного дома Уинди Корнер были задернуты, иначе новый ковер быстро выгорел бы в ярких лучах августовского солнца. Они были тяжелыми, эти портьеры, и доставали до пола. Проникая сквозь них в комнату, свет становился приглушенным и рассеянным. Поэт — хотя вообще-то здесь поэтами и не пахло, — продекламировал бы: дескать, «жизнь — многоцветный мозаичный купол», или сравнил бы эти занавеси с воротами шлюза, преграждающими путь безудержному потоку солнечных лучей, льющихся с небес. Иначе можно было ослепнуть, а так — это сверкающее великолепие хоть и не исчезло, но осталось в рамках человеческого восприятия.

В комнате сидели двое. Один, симпатичный девятнадцатилетний юноша, штудировал учебник по анатомии, то и дело поглядывая на лежащий на крышке пианино скелет. Время от времени он начинал ерзать в кресле, кряхтеть и пыхтеть, потому что шрифт был слишком мелкий, человеческий организм — не приспособлен к такой жаре, а его мать, тоже очень симпатичная дама, писала письмо знакомой и периодически читала ему написанное. Или вставала и, чуточку раздвинув портьеры, отчего на ковре появлялась узенькая яркая полоска, сообщала сыну, что «они все еще там».

— И там, и здесь, и повсюду — только и делают, что путаются под ногами, — проворчал Фредди, брат Люси. — Меня уже тошнит от них.

— Сейчас же марш из гостиной! — вскричала мать, искренне убежденная в том, что можно отучить взрослых детей от жаргона, делая вид, будто она понимает их фразы буквально.

Фредди прикусил язык и перестал ерзать.

— Кажется, дела идут на лад, — проговорила мать в надежде, что «они» наконец-то добьются успеха — и без дополнительных усилий с ее стороны.

— Да уж пора бы.

— Хорошо, что Сесил отважился на новую попытку.

— Это уже третья, нет?

— Фредди, мне не нравится твой тон.

— Извини, не хотел тебя обидеть. И тем не менее, я считаю, что Люси могла бы покончить с этим еще в Италии. Не знаю, как выкручиваются другие девушки, но почему бы ей четко и решительно не сказать «нет» — не пришлось бы мучиться сегодня. И вообще, не по душе мне вся эта история.

— Правда, милый? Интересно, почему?

— У меня такое чувство... Ладно, замнем, — он снова уткнулся в учебник.

— Послушай, что я пишу его матери. «Дорогая миссис Вайз!..»

— Это ты уже читала. По-моему, нормально.

— «Дорогая миссис Вайз! Сесил спросил, не возражаю ли я против того, чтобы он сделал Люси предложение, и разумеется, я буду счастлива, если оно будет принято. Но...» — она оторвалась от письма. — Я все-таки не понимаю, зачем Сесилу понадобилось мое разрешение. Он всегда называл себя врагом условностей, и «при чем тут родители», и все такое. А как дошло до дела, почему-то не может обойтись без меня.

— И без меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Он и у меня спрашивал разрешения.