Оливия Шрейнер - Африканская ферма

И — старец исчез.

Охотник подошел к клетке и стал выламывать прутья, не замечая, что все его тело покрывается ранами. Созидание иногда легче разрушения. Одну за другой выпускал он своих птиц и, лишь дойдя до черной, замешкался, взял ее в руки и заглянул в ее прекрасные глаза.

«Бессмертие!» — глухим голосом прокричала птица.

«Нет, я не могу с ней расстаться, — сказал он тогда. — Эта птица не тяжела и не требует никакой пищи, я спрячу ее на груди и понесу с собой». Он прикрыл ее своим плащом и отправился в путь.

А птица казалась все тяжелее и тяжелее. Она придавила его сердце свинцовой тяжестью. Идти с ней дальше было невозможно. Он никогда не выбрался бы из этих долин. Тогда он вынул ее из-под плаща и долго любовался ею.

«О, моя прекрасная любимица! — воскликнул он! — Неужто же мне не удержать тебя? — И, печальный, разжал руки. — Лети, может быть, в песне Истины и есть чго-то похожее на твою, но мне не дано ее слышать».

Птица тут же упорхнула.

Тогда охотник смотал нить желаний с веретена своего воображения и бросил ее на землю. Пустое же веретено положил на место выпущенной птицы, ибо веретено было из неведомой страны, нить же он ссучил из пряжи здешних долин. Он хотел было уже пойти, но тут его окружили люди.

«Глупец, пес бродячий, безумец! — вопили они. — Как смел ты разрушить клетку и выпустить птиц?».

Охотник хотел ответить, но они даже не желали его слушать.

«Истина?! На что она тебе? Утолит ли она твой голод или жажду? Кто видел ее? А твои птицы были реальными существами: всякий мог слышать их пение. О глупец! Ничтожество! Безбожник! — кричали они. — Ты оскверняешь воздух, которым мы дышим!»

«Закидаем его камнями!» — крикнул кто-то из толпы.

«Какое нам дело до него? — сказали несколько человек. — Пусть этот дуралей идет своей дорогой».

Они ушли прочь, но оставшиеся стали кидать в него грязью и камнями. Весь избитый, охотник едва нашел в себе силы, чтобы доползти до леса. И наступил вечер.

— Да, да, да! — подтверждал каждое слово горящий взгляд Вальдо.

Незнакомец улыбался. Пожалуй, в самом деле стоило пренебречь полуденной жарой и постараться разжечь это пламя страсти, еще более сильной, чем то, которое пылает во взоре возлюбленной.

— Он шел и шел, — продолжал незнакомец, — а тени все сгущались. Теперь он уже был у пределов земли, — дальше царит вечная ночь, света там не было, приходилось пробираться ощупью. При первом же его прикосновении ветки деревьев отламывались, и земля была покрыта толстым слоем золы, в которой глубоко увязали ноги. Мельчайшие частички золы лезли в глаза, в нос, и кругом ни зги не было видно. Он сел на камень, закрыл лицо руками и стал ждать, покуда пройдет ночь и займется заря в краю Полного Отрицания.

И в его сердце тоже царила ночь.

С болот и топей, слева и справа, на него ползли холодные туманы. В темноте моросил дождь, и его волосы и одежду усеяли крупные капли. Сердце билось медленно, ноги и руки немели. Подняв глаза, он увидел два блуждающих огонька, кружившихся в веселом танце. Огоньки все приближались. Они были теплые и яркие и походили на огненные звездочки. Наконец они остановились перед ним, и он вдруг увидел в лучистом ореоле смеющиеся женские лица с ямочками на щеках и с распущенными золотыми волосами. Словно игристое вино в бокале, весело переливался другой огонек. И оба кружились перед ним в танце.

«Кто вы? — спросил охотник. — Вы единственные, кто встретился мне среди тьмы».

«Мы близнецы, и обеих нас зовут Чувственность, — откликнулись они. — Имя нашего отца — Человеческая Натура, а матери — Невоздержанность. Мы ровесницы этим холмам и рекам и первому на земле человеку, но мы бессмертны», — прибавили они со звонким смехом.

«О, дай мне обнять тебя, — вскричала первая. — Руки у меня теплые и нежные. У тебя стынет сердце, в моих объятиях оно забьется чаще. Иди же ко мне!»

«Я волью тебе в жилы свой пламень, — подхватила другая, — твой рассудок спит, тело мертво. Я вдохну в тебя новую пылкую жизнь».

«Последуй за нами, — звали они его. — Сердца, еще более благородные, чем твое, томились в этой тьме в ожидании света, и приходили в наши объятия, и никогда уже не покидали нас. Мы единственно реальны, все прочее лишь иллюзия. Истина — это призрак; долина Религиозных Предрассудков — сцена для фарса, комедия; земля усеяна прахом и все деревья — гниль; и только в нас, пойми, только в нас жизнь. Верь нам! Попробуй, как мы горячи! Пойдем же с нами!»

Блуждающие огоньки парили над самой его головой, и холодные капли испарились с его чела. Яркий свет слепил ему глаза, застывшая было кровь бежала быстрее.

И он сказал себе:

«Чего ради умирать в этой ужасной темноте? А эти огоньки согревают мою кровь». Он уже протянул руки, чтобы схватить их, но тут перед ним возник образ того, к чему так стремилось его сердце, — и он опустил руки.

«Иди же к нам!» — звали они.

Он закрыл лицо ладонями.

«Вы слепите мне глаза, — вскричал он, — заставляете Сердце биться сильнее. Но вы не можете исполнить моего самого заветного желания. Я буду ждать вплоть до самой смерти. Прочь!»

Он не хотел больше ничего слышать, а когда снова поднял голову, увидел только две далекие звездочки, которые вскоре растворились во тьме.

И снова над ним нависла ночь, и, казалось, нет ей конца.

Все покидающие долины Предрассудков должны миновать землю Отрицания. Только иным для этого надо несколько дней, другие блуждают там месяцы и годы, третьи же остаются в этих долинах до самой смерти».

Вальдо придвинулся к незнакомцу так близко, что тот чувствовал у себя на руке его горячее дыхание. Глаза юноши полны были непостижимого изумления.

— Но вот на горизонте охотник различил проблеск света и встал. Он шел и шел, пока не оказался в лучах яркого солнца. Перед ним вздымались горы Голых Фактов и Действительности. На их склонах играло солнечное сияние, а вершины были скрыты за облаками. От подножия начиналось множество тропинок. Охотник выбрал ту, что прямее, и стал с криком ликования взбираться по ней. Он запел песню, подхваченную горным эхом. Ему преувеличили их недоступность, думал он, в конце концов, не столь уж они высоки, эти горы, и не так уж крута тропа. Через несколько дней, недель, может быть, месяцев он непременно достигнет вершины. И он не удовлетворится одним пером, — нет, он соберет их все… сплетет сеть… поймает Истину… Крепко сожмет ее в руках!..

В радостном свете солнца он смеялся и пел во весь голос. Победа, казалось, была близка, только протяни руку. Но горы становились все круче, он задыхался, и петь уже не хватало сил. Слева и справа высились нагие, без наростов мха или лишайника, огромные скалы. Покрытая застывшей лавой земля равверзалась глубокими провалами. Нередко попадались человеческие кости. Тропинка постепенно сужалась, а скоро и вовсе исчезла. Он уже не пел. Теперь ему самому приходилось прокладывать себе путь, и он шел, пока не уперся в громаду скалы, которую невозможно было обойти. «Я сделаю лестницу, а когда заберусь наверх, буду почти у цели», — решительно сказал он и принялся за работу. Веретеном воображения он выкапывал камни, но половина из них не подходила один к другому, и после двухнедельного труда вся лестница рухнула, ибо камни в самом низу оказались неудачно подобранными. Но охотник не пал духом. Он все время повторял: «Когда я заберусь наверх, буду почти у цели. И тогда конец работе!»