Оливия Шрейнер - Африканская ферма

Наконец он достиг вершины и осмотрелся. Далеко внизу, над долинами Предрассудков, стлался белый туман, а над головой громоздились горы. Снизу они казались ему не такими высокими, но отсюда видно было, как далеко до их вершин. Путь туда лежал через нагромождения отвесных скал. Охотник испустил крик отчаяния и припал к земле, а когда встал, лицо у него было мертвенно-белое. Дальше он двинулся молча. Разреженный воздух гор не для жителей долин, каждый вдох причинял ему мучительную боль, из кончиков пальцев сочилась кровь, а он все шел и шел. У следующей отвесной скалы он остановился и принялся за работу. Эта скала показалась ему необъятно большой, но он не промолвил ни слова. День и ночь слышался звон кайла, которым он вырубал ступени. Шли годы, он продолжал работать, но высота скалы приводила его в отчаяние. Иногда ему так хотелось увидеть на этих безжизненных камнях хоть жалкий пучок мха или лишайника — хоть что-то живое, чтобы не чувствовать себя таким одиноким. Но его желание не сбывалось.

Незнакомец посмотрел на лицо Вальдо и продолжал:

— А годы шли… Он считал их по числу вырубленных в скале ступеней, не много приходилось их на год. Он больше не пел песен, не говорил больше: «Сделаю то или это», — он просто делал, что мог. А по ночам, когда опускались сумерки, из расселин в скалах него смотрели незнакомые дикие существа.

«Остановись, человек, поговори с нами. Ведь ты так одинок», — кричали они ему.

«Мое спасение в труде. Если я прекращу работу, мне конец», — отвечал он.

«Взгляни-ка в эту бездну, — призывали они, вытягивая длинные шеи. — Видишь эти кости! Здесь уже побывал человек, не менее отважный и сильный, чем ты». Взглянув вверх, он понял, что все его старания напрасны: никогда ему не уловить Истину, не увидеть ее. В полном изнеможении он лег и уснул навеки. Сон — источник покоя. Когда спишь, не чувствуешь ни одиночества, ни боли в натруженных руках, ни мук в сердце».

Но охотник скривил губы в усмешке.

«Я вырвал из сердца все, что мне было дорого, одиноко сбродил в царстве мрака, противился соблазнам, взобрался сюда, где еще не раздавались голоса мне подобных, и трудился в одиночку. Неужели все это только для того, чтобы стать вашей добычей, проклятые гарпии?»

Он громко рассмеялся, и Отголоски Отчаяния спрятались, потому что смех отважного, сильного духом человека губителен для них.

Но немного погодя они снова выползли и уставились на него немигающими глазами.

«Знаешь ли ты, что твоя голова побелела, твои руки дрожат, как у малого дитяти? — сказали они. — Веретено твоего воображения притупидось и обломалось. Если ты и заберешься на вершину этой скалы, выше тебе уже не подняться, это — конец».

Он отвечал: «Знаю», — и продолжал работать.

Старые, высохшие руки плохо слушались его, они тесали камень неровно и криво, потому что скрюченные пальцы давно утратили гибкость. От его прежней красоты и силы осталось лишь воспоминание.

И вот наконец над скалами показалось старческое, сморщенное лицо. Старый охотник смотрел на вековечные горы, вздымавшиеся к белым облакам, зная, что настал конец. Он сложил на груди натруженные руки и лег у края пропасти. Пришло наконец время отдохнуть. Внизу, над долинами, клубились густые белые туманы, на миг они разошлись, перед его потухающим взором мелькнули родные места. Издалека послышался щебет птиц и веселый шум поющих и пляшущих людей. Ему казалось даже, что он различает голоса друзей; солнце освещало кровлю его родного дома… И глаза охотника наполнились слезами.

«Если люди там и умирают, то не в одиночестве», — вскричал он.

Но туманы снова сомкнулись, он отвел глаза.

«Всю свою жизнь я искал Истину, — сказал он себе, — но несмотря на все свои старания, так и не нашел ее. Не отдыхал, не бездельничал, и вот теперь силы оставили меня. Мое место займут молодые, полные сил люди. Они взберутся по ступеням, которые вырубил я, и никогда не узнают моего имени. Они будут смеяться над моей грубой работой, будут проклинать меня за каждый сорвавшийся камень. Но благодаря мне они сумеют достичь вершин. Никто не должен жить ради себя одного, и никто не должен умирать ради себя одного».

Из-под морщинистых век покатились слезы. Появись перед ним в этот миг Истина, он не смог бы различить ее, ибо глаза его заволокла пелена смерти.

«Я слышу в душе отзвук их радостных шагов, — сказал себе умирающий. — Они поднимутся сюда, непременно поднимутся». — Он поднес к глазам свою высохшую руку.

И тут с белого неба что-то легкое, почти воздушное, трепеща, опустилось ему на грудь. Это было перо.

Сжимая его в руках, старый охотник умер…

Вальдо козырьком приложил ко лбу руку. Несколько больших слез упали на фигурки людей и животных. Однако незнакомец не стал над ним подшучивать. Он промолчал.

— Откуда вы все это узнали? — прошептал юноша наконец. — Неужели простой кусок дерева мог внушить вам все это?

— А почему бы и нет? — отвечал незнакомец. — Я только развил выраженную вами мысль. Такова природа подлинного искусства, в его высших или низших формах: оно говорит больше, чем можно предполагать, и отвлекает вас от себя. Искусство — маленькая дверь, ведущая в огромный зал, где можно найти все, что ищешь. Пытаясь умалить значение искусства, хулители говорят: «В этом творении гения умудряются открывать то, чего он сам и не хотел сказать», — и не сознают, что это и есть высшая похвала. По кончику пальца человека мы способны восстановить весь его облик. Но даже по половине идола мумбо-юмбо невозможно себе представить, каков он целиком. Мы видим лишь то, что видим, — не более того. Истина всеобъемлюща. В ней тысяча явных и еще столько же скрытых значений. — Он повернул в руках брус. — Пусть ваятель и не сумел овладеть тайнами мастерства, истина, выраженная в его творении, найдет истолкователей. Сквозь самую грубую плотскую оболочку горящими глазами выглядывает душа. И сумей кто-то правдиво изобразить жизнь и смерть цветка — как этот цветок появляется на свет, впитывает соки, размножается, увядает и исчезает, — он создал бы символ всего бытия. Все, что происходит в природе или в уме, — взаимосвязано. Вы отобразили здесь истинно пережитое. Поэтому ваше произведение можно истолковать на разный манер. Ему не хватает не правдивости, а красоты формы, составляющей вторую половину искусства. — С неожиданной нежностью он наклонился к Вальдо, — Со временем придет и мастерство, надо только упорно работать. Любовь к прекрасному, стремление к нему дается от рождения; умение же воссоздавать его приобретается трудом. Надо упорно работать.

— Всю жизнь мечтал встретить такого человека, как вы, — сказал юноша.

Незнакомец откусил кончик сигары и поднес к ней спичку. Вальдо взял у него с колен тяжелый брусок дерева и подполз ближе. Собачья преданность, с которой он это проделал, могла бы показаться смешной, но незнакомец видел, что творится в душе парня, и поэтому, попыхивая сигарой, оказал: