Фрэнк Маккорт - Прах Энджелы. Воспоминания

В коляске, миссис Лейбовиц. Возле моей постели. Если бы я взяла ее к себе, она не умерла бы, верно? Не нужны Богу младенцы. Зачем Богу младенцы?

Не знаю, миссис. Мне про то неведомо. Поешьте супа. Вкусный суп. Придаст вам сил. Ну-ка мальчики. Берите миски. Дам вам супа.

Миссис Лейбовиц, а что такое «миски»?

О Фрэнки. Не знаешь, что такое «миска»? Для супа, лапушка. У вас нет мисок? Тогда чашки достаньте для супа. Я смешала гороховый и чечевичный суп. Никакой ветчины. Ирландцы ветчину любят. Нет ветчины. Пейте, миссис. Пейте суп.

Она кормит маму с ложечки, вытирает капли с подбородка. Мы с Мэлаки сидим на полу и пьем суп из кружек. Угощаем с ложечки близнецов. Суп отличный - вкусный и горячий. Мама никогда таких супов не готовит, и я думаю, а есть ли хоть крохотная возможность, чтобы миссис Лейбовиц побыла моей матерью. А Фредди побыл мной, пожил бы с моими родителями, а Мэлаки и близнецы стали бы его братьями. Но Маргарет уже у него не будет, потому что она как тот пес на улице, которого увезли. Не знаю, почему ее увезли. Мама сказала, что она умерла в коляске - и это, должно быть, все равно, что попасть под машину, потому что тебя увозят.

Мне жаль, что маленькая Маргарет не ест с нами супа. Я покормил бы ее с ложечки, как миссис Лейбовиц кормит маму, и она бы агукала и смеялась, как с папой. Она перестала бы плакать, и мама не лежала бы в постели день и ночь, и папа рассказал мне сказку про Кухулина, и я не хотел бы уже, чтобы миссис Лейбовиц стала моей матерью. Миссис Лейбовиц хорошая, но пусть лучше папа рассказывает мне сказки про Кухулина, и Маргарет щебечет, и мама смеется, оттого что папа танцует, хотя сам косолапый.

К нам заходит Минни Макэдори. Матерь Божья, миссис Лейбовиц, эти близнецы смердят до небес.

Про Матерь Божью, Минни, ничего не знаю, но близнецов надо подмыть. Им нужны чистые подгузники. Фрэнки, где чистые подгузники?

Не знаю.

У них тряпки вместо подгузников, говорит Минни. Принесу Мэйзиных. Фрэнки, сними эти тряпки и выбрось.

Мэлаки снимает тряпки с Оливера, а я вожусь с Юджином. Булавка заела, он вертится, булавка расстегивается и колет его в бедро, и он принимается орать и звать маму. Но к нему идет Минни - с полотенцем, мылом и горячей водой. Я помогаю отмыть близнецов от засохших какашек, и мне разрешают присыпать им тальком красные попы. Минни говорит, что мы вели себя хорошо, и у нее для нас сюрприз. Она уходит в коридор и возвращается с полной кастрюлей картофельного пюре. В картошке вдоволь соли и масла, и я думаю: есть ли хоть крохотная возможность, чтобы Минни побыла моей матерью – тогда я бы все время так кушал. А если б и Минни, и миссис Лейбовиц стали моими мамами, я объедался бы супом и картофельным пюре.

Минни и миссис Лейбовиц сидят за столом. Миссис Лейбовиц говорит: надо что-то делать. Дети без присмотра бегают, а где их отец? Я слышу, как Минни шепчет: пошел напиваться. Ужас, ужас, говорит миссис Лейбовиц, сколько пьют эти ирландцы. Минни говорит, что ее Дэн не пьет. В рот ни капли не берет. И Дэн сказал, что когда девочка умерла, то бедняга Мэлаки Маккорт словно обезумел, прошелся по Флэтбуш Авеню и по Атлантик Авеню, и его вышвырнули из всех привокзальных баров Лонг-Айленда, и полицейские посадили бы его в тюрьму, будь какая другая причина, а не смерь его девочки.

У него четверо славных ребят, говорит Минни, но его это не утешает. Девочка что-то в нем пробудила. Знаете, с тех пор, как она родилась, он даже не пил, а это чудо.

Миссис Лейбовиц спрашивает, где мамины кузины - дородные тети, у которых тихие мужья. Минни разыщет их и расскажет, что дети бегают где попало без присмотра, попы красные, и ужас что творится.

Два дня спустя папа возвращается из похода за сигаретами и поднимает нас с Мэлаки с постели, хотя за окном уже ночь. От него несет перегаром. Папа строит нас на кухне по стойке смирно. Мы его солдаты. Он велит нам поклясться, что мы умрем за Ирландию.

Умрем, папа, умрем.

Мы все вместе поем «Кевина Барри».

On Mountjoy one Monday morning,

High upon the gallows tree,

Kevin Barry gave his young life

For the cause of liberty.

Just a lad of eighteen summers

Sure there’s no one can deny

As he marched to death that morning

How he held his head on high.

В дверь стучат. Это мистер Макэдори. Эй, Мэлаки, Бога ради, три часа утра, ты весь дом перебудил.

Och, Дэн, я просто учу мальчиков умирать за Ирландию.

А днем поучить нельзя?

Дело срочное, Дэн, очень срочное.

Мэлаки, я все понимаю, но они еще дети. Малые дети. Можешь ты лечь спать, как нормальный человек?

Спать, Дэн! Как я могу спать? Ее личико видится мне и днем и ночью - курчавые черные волосы, чудные голубые глаза. О Господи, Дэн, что мне делать? Она от голода умерла, как думаешь, Дэн?

Конечно, нет. Ее кормила твоя жена. Господь ее призвал. Ему ведомо зачем.

Еще одну песню, Дэн, и пойдем спать.

Спокойной ночи, Мэлаки.

Давайте ребята. Поем.

Because he loved the motherland

Because he loved the green

Because he loved the motherland

Because he loved the green

He goes to meet a martyr’s fate

With proud and joyous mien;

True to the last, oh! True to the last

He treads the upward way;

Young Roddy McCorley goes to die

On the bridge of Toome today.

Вы умрете за Ирландию, да ведь, мальчики?

Да, пап, умрем.

И на небесах вы встретите свою сестренку – так ведь, мальчики?

Да, папа, встретим.

Брат стоит, прижавшись лицом к ножке стола - он спит. Папа поднимает его, проходит, шатаясь, по комнате и кладет в постель рядом с мамой. Я забираюсь в постель и папа, как есть, в одежде, ложится рядом. Я надеюсь, что он обнимет меня, но он опять поет про Родди Маккорли и говорит, обращаясь к Маргарет: о девочка моя, кудрявая, голубоглазая, хорошая моя, я бы одел тебя в шелка, увез бы тебя на Лох-Ней, - и так пока в окне не занимается день, и он засыпает.

Ночью ко мне приходит Кухулин. У него на плече сидит большая зеленая птица, которая поет и поет про Кевина Барри и Родди Маккорли, и мне эта птица не нравится, потому что, когда она поет, с клюва у нее капает кровь. В одной руке Кухулин держит Га-Болг, копье столь великое, что никто больше не мог его метать. В другой руке он держит банан и протягивает его птице, а та в ответ каркает и плюется в него кровью. Странно, что Кухулин терпит такое обращение. Если бы близнецы хоть раз плюнули в меня кровью, когда я давал им банан, я бы, думаю, отвесил им тумака этим самым бананом.

Утром отец сидит на кухне за столом, и я пересказываю ему свой сон. Он говорит, что в древние времена в Ирландии бананы не водились, а хоть бы водились - Кухулин ни за что не предложил бы банан той птице, потому что она прилетела на лето из Англии и уселась ему на плечо, когда он умирал, привалившись к большому камню, а люди Эрина, то есть Ирландии, хотели убить его, но боялись, пока не увидели, что птица пьет кровь Кухулина - и тогда поняли, что победят его без труда, грязные трусливые душонки. Так что c птицами, Фрэнсис, надо держать ухо востро - с птицами, и с англичанами.