Конрад Эйкен - Странный лунный свет

V.

После обеда они закапывали в песок папу в купальном костюме. Он, Мери и Джон возбуждённо трудились. Едва они успевали укрыть песком одну ногу, как вдруг выскакивало вверх другое волосатое бревно, или рука разрушала утрамбованную форму, а папа громко хохотал. Наконец, им удалось закопать его всего, кроме головы, и нагрести над ним красивый ровный холмик. Наверху они поставили два ведёрка, выложили ряд розовых ракушек, как пуговицы на пальто, и водоросли. Мама лежала под зонтиком и лениво, обворожительно посмеивалась. Впервые за весь день она, кажется, была действительно счастлива. Она стала бросать в папу мелкими ракушками, и смех её был необычный, чарующий, дразнящий, как будто она стала девчонкой, а папа делал вид, что страшно сердится. Сейчас он весь стал свежей могилой! В точности, как её описала Каролина, потому что в ней всё было живое и говорящее, и могло встать, когда захочет. Мери и Джон, видя, как мама целится ракушками и дразнится, смеясь, а папа приходит в комичный гнев, совсем разошлись и стали швыряться всем подряд: ракушками, комками водорослей и, наконец, песком. Тут папа, перепугав всех, выскочил из гробницы, разметал во все стороны свои погребальные одежды и победными прыжками ринулся вниз на пляж и в море. Коричневые подошвы его ног иногда мелькали в длинных, извилистых зелёных волнах, а потом выныривала его голова, по–собачьи отряхивалась и отфыркивалась, а сильные белые руки медленными взмахами опускались в солнечном свете, и он отплывал всё дальше. Это было великолепно!.. Он сам хотел бы плыть так всё дальше и дальше и разговаривать с чайками, пролетающими совсем рядом над ним.

Позднее, снова переодевшись в пропахшей солью деревянной купальне, они ужинали на веранде большой гостиницы. Играл оркестр, цветные официанты кланялись и широко улыбались. Небо розовело и гасло; море стало тёмным, и от него долетали дальние печальные вздохи, а сумерки медленно, медленно сгущались в ночь. Луна, которая в конце дня казалась белой скорлупкой, сейчас блистала серебром, и когда они молча шли к поезду, маячившему длинным рядом жёлтых окошек, он думал, что пляж и дюны ещё прекраснее под луной, чем под солнцем… И какими таинственными казались топи с холодной луной над ними! Они о чём‑то напоминали, но он не мог вспомнить, о чём…

Мери и Джон уснули в поезде, а папа и мама молчали. Кто‑то в переднем вагоне играл на ручной гармонике, и заунывные звуки странно смешивались с перестуком колёс, грохотом мостов и долгими скорбными криками гудка. Туу–у! Туу–у! Куда же они двигались - просто возвращались в знакомый дом, к двум знакомым деревьям, или неслись, как огненная комета, к пределам вселенной, чтобы нырнуть в неведомое и падать, падать вниз без конца?

Нет, они не возвращались к привычному… Всё стало другим и призрачным. Длинная улица в лунном свете казалась глубокой рекой, по дну которой они шли, иногда задевая камни, издававшие тонкий звук, и напряжённо прислушивались к шёпоту вязов и пальм. И дом, когда они, наконец, остановились перед ним, каким странным он был! Лунный свет падал на него сквозь два высоких, качающихся дуба, и по всему фасаду двигались пятна теней и света. Медленные водовороты и спирали чёрного и серебряного, то головокружительный галоп, то гладь тихих заводей света вдруг раскалывалась на кусочки, безмолвно следуя взмахам листьев под луной. Будто весь дом внезапно обрастал лунной лозой, душившей всё массами быстрых листиков и усиков из тусклого серебра, и внезапно гаснувшей.

Он вздрогнул, когда папа вставил ключ в замок, чувствуя как призрачная лоза странным образом выросла на его лице и руках. Может быть, в этом он найдёт теперь отгадку всего, что его смущало? Каролина, конечно, поняла бы, потому что она сама была из лунного света. Он медленно поднялся по лестнице, но когда достал медаль и крохотную розовую ракушку из кармана и положил их на стол, то осознал, наконец, что Каролины больше нет.