Джордж Мередит - Эгоист

— Вдовам следует выходить замуж, — повторил доктор и проворчал что-то о том, как тяжело зависеть от вкуса дворецкого. — Если только, — поспешил он прибавить, — последний не может похвастать университетским образованием. А впрочем, и этого недостаточно, — заключил он. — Воспитание вкуса — дело нескольких поколений.

Достопочтенный доктор подавил зевок. Но это насилие над природой породило второй — настоящее чудовище, размером с морского монстра, выходящего из океана, чтобы поглотить прикованную Андромеду.

Обескураженный этим явным признаком несварения желудка, он всеми чертами лица выразил раскаяние по поводу своего слишком снисходительного заключения относительно вина, поданного к столу вдовы мистера Маунтстюарта-Дженкинсона. Гроза казалась неминуемой.

Воспользовавшись паузой, Летиция наспех сообщила Вернону об исчезновении Кросджея и попросила наставника извинить своего ученика; вдаваться в причины было некогда. Впрочем, Вернон и сам о них догадывался.

Доктор Мидлтон взял его под руку и, разразившись гневной филиппикой против заумных теорий профессора Круклина, повел своего друга в библиотеку, дабы, вооружась книгами, окончательно разбить оппонента. Чувствуя себя жертвой диспепсии, доктор дал волю своему раздражению. Он обрушился на обычай обедать в гостях, принялся восхвалять Паттерн-холл, словно это было его собственное родовое поместье, и вспомнил, что ночью ему приснился сон, — а уж это самый унизительный признак физического недомогания!

— Но погодите, дайте мне найти для себя жилье поблизости от Паттерн-холла (а меня обнадеживают, что таковое найти можно), — и вот увидите, что, кроме этого дома, я оттуда ни ногой! — заключил он.

Летиция прошла к себе. Она волновалась, но в меру, ровно настолько, чтобы предпочесть книгу общению с живыми людьми. Ее тревожила судьба Кросджея. За Клару она была более или менее спокойна. Та была исполнена решимости, а раз так, то какой джентльмен станет ей перечить? Разумеется, он будет уговаривать, но девушка, которая способна пренебречь сэром Уилоби, вряд ли поддастся на уговоры. Люди менее достойные скорее могут рассчитывать у нее на успех. При всех своих недостатках, сэр Уилоби обладал известным величием, величием того типа, которое исключает апелляцию к жалости. Просьба в его устах прозвучала бы, как снисхождение, ибо гордость сэра Уилоби носила характер монументальный, несгибаемый — таков, во всяком случае, был образ, который Летиция сохранила, как реликвию, как обломок разбитого кумира. Подобными мыслями заполняла Летиция промежутки между строк и наконец, заметив страницу, отложила книгу и выглянула в окно. По загону, заложив руки за спину и склонив голову на грудь, прохаживался доктор Мидлтон. Его задумчивая походка и взор, против обыкновения устремленный под ноги, говорили о том, что заседающие в его душе присяжные сейчас настроены отнюдь не на сентиментальный лад и что приговор, вынесенный ими напитку, которым угощала вдова, формулирован в выражениях самых недвусмысленных. Летиция поспешно вышла из своей комнаты в надежде разыскать Вернона.

Он был внизу, в прихожей. В ту минуту, когда Летиция к нему приблизилась, дверь в лабораторию открылась и вновь захлопнулась.

— Сейчас решается ее судьба, — сказала Летиция.

Побледневшее лицо Вернона отнюдь не свидетельствовало о философическом спокойствии.

— Мне, вероятно, было бы лучше последовать примеру Кросджея, — сказал он, — и пуститься в бега, чтобы не попадаться на глаза профессору.

Они говорили вполголоса, украдкой поглядывая на дверь.

— Конечно, я хочу, чтобы все кончилось так, как хочет она, — сказала Летиция. — Но боюсь, что мальчику не поздоровится.

— В таком случае я возьму его к себе, — сказал Вернон, — это будет, пожалуй, лучше. Думаю, что справлюсь.

Дверь в лабораторию вновь открылась и захлопнулась. На этот раз она выпустила мисс Мидлтон. Лицо ее горело. Увидев своих друзей, она попыталась скрыть бурю, бушевавшую в каждой черточке ее лица, и явила им мертвенную улыбку, — на большее она была неспособна.

Перед тем как сделать шаг от двери, она вздохнула всей грудью.

Вернон вышел в сад.

Клара устремилась к Летиции.

— Вы обманулись! — сказала она.

Из ее горла вырвалось гневное жесткое всхлипывание, и она не могла продолжать.

Летиция принялась упрашивать ее подняться к ней в комнату.

— Мне нужно на воздух, я должна быть одна, — сказала Клара, схватила шляпу и, сбежав по ступеням каменного крыльца, повернула направо, чтобы не проходить под окнами лаборатории.

Клара дошла до лужайки для игры в шары. Там, возле лаврового куста, она увидела Вернона и спросила, где ее отец.

— Не советую говорить с ним сейчас, — сказал Вернон.

— Мистер Уитфорд, быть может, вы возьмете это на себя?

— Сейчас это было бы неразумно. Надо подождать.

— Ждать? Но почему?

— Он не в подходящем настроении.

Она чуть не задохнулась. Бывают минуты, когда мы ищем в друге не мудрого советчика, а покорного раба. В такие минуты доводы благоразумия нам ни к чему. Мы идем напролом. Клара стремительно покинула Вернона, словно обнаружила, что заговорила по ошибке с дорожным столбом.

Сцена с Уилоби оставила в ее сознании густое облако тумана, сквозь которое явственно проступало лишь одно: что он будет держаться за нее до последнего и не намерен вернуть ей свободу или хотя бы позволить ей уехать на время.

О, мужчины! Клара, с ее неискушенной девичьей душой, решительно отказывалась их понять. Таинственные мотивы, которые ими движут, их необъяснимые пристрастия, тщеславие, которое они стыдливо облекают в маскарадное домино, и, с другой стороны, деспотизм, который бесстыдно выставляют напоказ, — все это ее отталкивало, и ее женская натура восставала против грубой силы, лежащей в основе их могущества. Разумеется, она признает справедливость упреков, которые можно адресовать ей. Но это ничуть не меняет существа дела. На все упреки у нее был один-единственный ответ: «Что угодно, только не быть его женой!» Исчерпав все средства защиты, она вверилась инстинкту, который со стремительностью горного потока низвергает нас с несвойственных нам высот, возвращая к естественному уровню, а подчас — если в русле потока повстречается омут, — то и ниже этого уровня. Хорошо, рассуждаем мы, пусть мы совершили проступок, — но разве тем, что мы пойдем наперекор собственной природе, мы его искупим? И, успокоив таким рассуждением совесть, мы блаженно отдаемся несущей нас волне. Инстинкт наш изощряется в уловках, проникает в замыслы противника и, ссылаясь на его козни, охотно оправдывает не только наши проказы, но даже проступки менее невинного свойства. Клара знала, что есть способ получить свободу. Но она умышленно закрывала глаза: слишком ликовало ее сердце при одной мысли о таком способе! Прижать руки к груди, возвести очи к небу и воскликнуть: «Мое сердце принадлежит другому!» О, как билось оно, как все в ней взывало к такому безоглядному решению! Неужто, доведенная до отчаяния, она не вправе сказать, что обращалась к небу и что оно не удержало ее от такого шага?