Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

Соседние помещики не переставали дивиться его счастью, хвалить умение, но он всегда отклонял похвалы.

— Ничего я не знаю. Но в том-то и сила моя, что это мне известно, поэтому дела свои я сведущим людям поручаю. Есть у меня в минеаполисском университете кум, — он мою дочь Мари над купелью держал, — крупный химик, вот ему я и посылаю в мешочках почву с разных полей, а он производит анализ и пишет, какая земля какое растение любит. Я же только благословение свое даю. Это один мой секрет. А другой — плачу я хорошо своим людям, жалованье батракам и пастухам постепенно повышаю, и пенсия по старости им оговорена, вот и добиваюсь, что ведут они себя хорошо и во всем мне сочувствуют. С управляющими своих имений я на «ты», захочу им сказать что-нибудь, сам к ним иду, так что им у меня хорошо живется, да еще сверх жалованья часть доходов делю меж ними, — одним словом, все в поместье живут недурно, еще и мне, и гостям моим остается.

А гостей у него в доме бывало много, особенно когда Мари заневестилась. Мило, приветливо у них было, однако водились и кое-какие странности, из-за которых «короля рогаликов» некоторые осуждали и за глаза посмеивались над ним. Странно было уже то, что в замке, когда-то принадлежавшем баронам Варкони, жили управляющие, хозяин же занимал дом для служащих. «Для меня и этот слишком обширен и роскошен, — оправдывался господин Тоот. — А что бы я делал в том суровом замке, в его огромных залах? Мерз бы, да и только».

Внутри, в комнатах, в эксцентричном беспорядке переплеталась суровая нетребовательность с величайшей роскошью. В передней несколько шкафов твердого дерева, вешалка, на ней среди выцветших, подбитых овчиной тулупов старого Тоота шубка Мари из голубого песца (первоклассная вещь от Ворта). На стене — венецианское зеркало, а рядом — соломенный венок косарей; под зеркалом стояла мышеловка и корзина, в которой сидела кошка со слепыми еще котятами. Котята то и дело высовывали свои крошечные славные мордашки, затем снова жались к теплому материнскому боку. Хотя, что до этого, так они явились на свет вполне прилично экипированные — все в меховых шубках. В большой гостиной картина была та же, что описанная выше. Все, относившееся к Мари или являвшееся ее собственностью, отличалось аристократичностью и было по-настоящему ценно, прочее же отдавало мещанским душком. Трухлявый комод, несколько стульев, обтянутых дешевым полосатым канифасом, такой же провалившийся бугорчатый диван, безукоризненная тигровая шкура на полу и поблекший, весь в розах бархатный ковер с бахромой, на стене — скверная репродукция ханаанской свадьбы с пасхальной вербой за рамой, а напротив нее — великолепный, кисти Ленбаха, портрет Мари в детстве пианино красного дерева, обошедшееся в две тысячи форинтов некрашеный посудный шкафчик, мягкого дерева (изделие батрака-резчика) и столик времен Людовика XIV из розового дерева с бронзовыми украшениями и художественной инкрустацией на столешнице, изображавшей дворец в Фонтенебло. В другом углу комнаты стоял еще один столик, но уже отнюдь не шедевр, а самая обыкновенная столярная поделка с ножками-козлами — на нем в дорогих майоликовых горшочках зимовали любимые цветы Мари. И так было во всем. В комнате госпожи Тоот, — украшало ли это ее обитый зеленым репсом гарнитур или нет, — у двери стоял набитый озадками ларь; выходя из комнаты, она всякий раз запускала в него руку: на дворе у нее полно было домашней птицы, ненасытных нахлебников, которые, завидя хозяйку, с писком сбегались отовсюду и которых сия почтенная особа очень любила.

Интересно заглянуть и в комнату Мари, такая она чистая, приветливая, сверкающая — вся в пене кружев, словно гнездышко принцессы, — но туда заходить, когда вздумается, не наложено; самая же характерная комната здесь — кабинет самого Тоота; однако, когда там гудит токарный станок, беспокоить хозяина нельзя. В такое время кабинет этот — храм, а обитатель его — жрец, приносящий жертву богу или, вернее, первой своей любви: с закатанными рукавами, в зеленом переднике, он мастерит пенковые трубки для своих слуг и помощников управляющего.

Впрочем, есть существо, кому все дозволено. Вот и сейчас Мари широко распахнула дверь; на лице ее был написан испуг.

— Папа, папа, — выдохнула она, — к нам гость!

— Ну и что? — спросил старик весьма флегматично.

— Скорей, скорей, сними передник… передник…. я видела в окно, сейчас он будет здесь. И сама подбежала к отцу развязать передник.

— Уймись, что ты меня дергаешь? Чего ты так передника боишься? Я ведь его не украл. Мари топнула ножкой.

— Это же он, он, — в смущении запиналась она, — ну, как его…

— Уж не архиепископ ли эстергомский? — с некоторым удивлением спросил старый Тоот. Но послышался стук в дверь, и вошел новый исправник Ности.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, — заторопился ему навстречу хозяин, пытаясь припомнить, кто же его гость. — Ба, да ведь это мой советник! — весело воскликнул он и потряс обе руки вошедшему.

— Как новый чиновник уезда, счел долгом засвидетельствовать вам свое почтение.

— Рад, рад. Но пройдемте в гостиную, здесь такой беспорядок! Я вырезаю трубки для своих слуг. Дело мне немножко знакомое. Когда-то я трубочником был. Эх, хорошие были времена!

Ности тактично заметил, что истинный барин тот, кто не только головой, но и руками может хлеб зарабатывать, ибо он двойным богатством владеет.

В гостиной вскоре появилась и госпожа Тоот. Она встретила неожиданного гостя с шумной радостью. Извинилась, что не вышла раньше, — не заметила прибытия коляски. На улице слякоть, грязь, колеса не грохочут, а шуршат только. Хотя она-то заранее предчувствовала, что сегодня будет приятный гость.

— Мое тело — настоящий календарь или книга Сивиллы, — продолжала она в своей обычной манере, забывая основную мысль ради незначительных деталей. — Коли в ноге ломота, дождь будет, виски горят — ветер, левый глаз чешется — приятный гость явится, нос чешется — что-то в доме сломают… в правом ухе гудит — плохую новость услышу, а может, в левом, не помню точно. А ты, Михай, не знаешь?

— В левом, Кристина… ты ведь только левым ухом слышишь, — насмеялся господин Тоот.

— Ой, Михай, Михай! — возмутилась госпожа Тоот. — Ты зачем жену краснеть заставляешь? Ты б еще гайдука на бонтоварский базар послал на весь мир прокричать, что я глухая. Пора бы знать, всякая женщина — женщина, ни одна не любит, когда о ее недостатках трубят.

— А я, сердечко мое, боюсь, как бы тебя у меня не отбили, — пошутил господин Тоот.

Госпожа Кристина улыбнулась и обратилась к молчавшей Мари, которая чувствовала себя в этот момент, как никогда, смущенной, неловкой и несмелой.