Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

Он гордился делом своих рук и постепенно сосредоточил на нем всю свою страсть к деятельности и улучшениям. Он разбил для больных сад, пробурил артезианский колодец, чтобы дать им хорошую питьевую воду, вечно что-то придумывал, добывал куда-то ходил по делам «Пансиона св. Себастьяна».

Когда бывали тяжелые больные, он наезжал в Мезерне почти каждый день и даже оставался иногда ночевать, особенно перед кризисом — его интересовало, куда склоняются парки. На втором этаже для него была отведена комната, где он и спал а вечерами ужинал в «Большой кружке» и слушал дискуссии доктора Пазмара и Йожефа Холича о трубах и о больных. Иногда он вмешивался и сам, по своему обыкновению, добродушно и тихо, возражая, главным образом, против навязчивой идеи врача, который, основываясь на принципе: худую траву с поля вон, — яркими красками обрисовывал великое будущее сильной, закаленной по примеру Спарты расы.

— Не пристало так доктору говорить, — заметил однажды Михай Тоот. Господин Пазмар в запальчивости не уступал.

— И доктор в приватные часы может умным человеком быть.

— Да, но прежде всего именно ему следует проникнуться современным гуманизмом, самой благородной идеей нашего прогрессирующего века. В вас говорит дух прошлых веков, когда короли и олигархи считали человека объектом борьбы.

— А подите вы все к дьяволу со своим современным гуманизмом! Шулерство это!

— Ай-ай-ай, доктор, доктор! Вы ведь под собою сук рубите. Свою деятельность умаляете и мою отчасти.

— Мне все равно!

— Но разве вас не воодушевляет, когда в конце года, составляя отчет по «Святому Себастьяну», мы можем доложить, как, например, в прошлом году, что двести больных выздоровели? Разве вы не чувствуете при этом, что у вас теплеет на сердце? Признайтесь откровенно!

— Нет!

— Ну, а я чувствую.

— А вот вы-то как раз меньше, чем кто-либо другой, должны это чувствовать.

— Я-аа? — Удивленный, пораженный и обиженный господин Тоот даже заикнулся.

— Вы, вы, господин Тоот, — гаркнул доктор, одним махом осушив целый бокал пунша.

— Как вас понимать? — глухо спросил Михай Тоот.

— Ну-с, я человек грубый, и раз мы так далеко зашли, ладно, скажу вам правду. Насколько я вас знаю, господин Тоот, пелена с глаз у вас спадет, и вы увидите в ярком свете свой так называемый современный гуманизм, которым вы так гордитесь.

— Неужто? — произнес Михай Тоот и с сомнением покачал головой.

— Дело в действительности обстоит так: в «Себастьяне» мы вылечиваем в год примерно двести больных, но, являясь одновременно и вашим заводским врачом, господин Тоот, я веду также частную статистику того, сколько людей болеет и калечится ежегодно на ваших заводах. Даже не считая губительных последствий алкоголя, который производит ваш винокуренный завод, в год набегает примерно душ триста, — правда, в нынешнем было больше. Ну-с, итак…

— Ах, что вы, право, — перебил господин Холич, неодобрительно качая серой круглой головой.

— Ну-с, итак, — неумолимо продолжал доктор, — если бы вы, господин Тоот, однажды остановили производство на своих заводах и закрыли «Святой Себастьян», человек пятьдесят в год все же осталось бы лишку. Вот вам современный гуманизм владельцев труб, ха-ха-ха!

Михай Тоот покраснел как рак, допил виски и отправился в свою комнату, при санатории. Когда утром он встал, доктор завершал уже обход больных.

— Когда освободитесь, доктор, пришлите мне те данные.

— Какие данные? — удивился Пазмар.

— О которых вы говорили вчера вечером.

— Вчера вечером? А о чем мы говорили вчера вечером?.. Ах да, помню! (Он рассмеялся, будто вспомнив о хорошей шутке.) Я действительно составил эти данные. Он принес бумаги из своего кабинета и передал Тооту.

— Статистика — хорошая наука, — заметил он, — ею все можно доказать.

Михай Тоот пожал ему руку и уехал домой в Рекеттеш. Он вернулся лишь на третий день и отдал господину Пазмару его записи.

— Вы были правы, — просто сказал он. — С сегодняшнего дня я закрываю мои заводы.

— Да не может быть! — Доктор был ошеломлен.

— Может. Вы убедили меня в том, что подобный гуманизм самообман, обман бога, обман народа. Одной рукой давать, другой забирать и при этом еще уважение людское прикарманивать — низость. Либо заводы надо закрыть, либо санаторий, Я рассчитал, что богатства у меня хватит, поэтому ликвидирую заводы.

— А моя заводская практика и жалованье?

— Также прекращаются с нынешнего дня. Впрочем, жалованье вы будете получать еще год в благодарность за то, что вы меня просветили.

Доктор Пазмар взглянул на него — не шутит ли — и принялся всеми святыми клясться, что позавчера болтал спьяну однако Михай Тоот отнесся к делу серьезно, и с того дня в Рекеттешском поместье перестали дымить высокие стройные красавицы трубы, которые так любил господин Йожеф Холич.

Вот каким человеком был Михай Тоот. На решения скорый, а уж раз что порешил, того и придерживался непреклонно.

Ликвидация фабричного производства породила много толков, но последствия были невелики, если не считать того, что два страстных спорщика из «Большой кружки» окончательно прекратили годами продолжавшуюся словесную перепалку: доктор стал осторожен и больше не рассуждал о бесполезности лечения больных, у мастера-трубочиста сердце болело из-за труб, которые он раньше чистил, и ему не хотелось касаться не-зарубцевавшейся раны, а сверх того оба сошлись на том, что одного шарика у Михая Тоота явно не хватает. Разумеется, в кругах, более отдаленных, не поверили рассказу Пазмара и объясняли ликвидацию заводов тем, что они приносили мало доходов (ведь этот Михай Тоот себе на уме), но нашлись и такие, что шептались: «У Михая Тоота мелкие деньги перевелись!»

Однако эту последнюю молву, помимо своего ведома и желания, он вскоре решительно опроверг. Случилось это в конце года, когда бонтоварская ссудо-сберегательная касса попала в критическое положение, и даже посланцы, бросившиеся в Пешт за помощью, не смогли ничего добиться из-за тяжелой депрессии на денежном рынке. К счастью, в поезде они встретились с Михаем Тоотом; выслушав их жалобы, «американец» скромно заметил: «Гм, гм… вот беда! Ну что ж, господа, привезу вам завтра деньги, что у меня при себе в доме имеются». На другой день он явился и отсчитал им в кассу четверть миллиона форинтов. Теперь он целиком и полностью занялся сельским хозяйством, достигнув и тут сказочных успехов, так как хозяйствовал не по шаблону, думал не о том, что сам любит, а о том, что любит земля; пятьсот хольдов занял под лук, больше ста тысяч форинтов чистой прибыли получил; другой участок дал большой урожай мака, на третьем чечевица хорошо уродилась. Прекрасная почва, которой наскучила вечная пшеница, словно захмелела, и теперь жаждала проявить себя в чем-то новом.