Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

— Вы не знаете, дядя, как его зовут?

— Не то Фитош, не то Микош, так он записался в гостинице. И, между прочим, говорят, очень интересный, приятный молодой человек…

— А что было дальше, дядя, вы знаете?

— Ничего не было.

— Жаль, — сказал Велкович. — По крайней мере, хоть немного нам кровь взбудоражил. Жаль, что история с Патко обернулась таким пустяком.

— Я сразу подумала, что это сплетня, — вознегодовала госпожа Велкович. — Не зря я всегда говорю, бог плохо создал людей, надо было отмерить им слова, как зерна в пшеничный колос, столько-то полагается человеку на язык, — например, миллиард слов, а коли он их смелет, отбарабанит все до единого, язык онемеет и перестанет двигаться. Тогда люди больше бы думали над своими словами и не тратили бы их попусту на лживую болтовню.

— О, бедная моя Жужанна, ты бы тогда давно онемела! — с пафосом произнес господин Велкович.

— Вот, вот, именно это и есть бесполезная трата слов, — взяла все-таки над ним верх Жужанна, которая была удивительно бойка на язык.

А между тем госпожа Тоот, осмотрев принесенные пакеты, сделала потрясающее открытие.

— Послушай, ты забыл дрожжи!

Господин Тоот хлопнул себя по лбу и, всячески оправдываясь, старался смягчить женину досаду, в которой полностью потонула его заслуга по раскрытию легенды о Патко. Главным событием дня стало то, что он не принес дрожжей и теперь нельзя ни хлеба испечь, ни калачей к кофе, разве только кто-нибудь сбегает днем в город.

А ведь господин Тоот достаточно дрожжей принес. Материал, который он взболтал своим рассказом в девичьих головках, самые тайные их мысли, кипел там, булькал, и было очевидно, что приведет это к доверительным беседам. Розе теперь было известно столько, что скрытничать не стоило. Она все уже угадывала, хотя и не вполне ясно, — брела еще на ощупь, но уже у самой святая святых. Кроме того, у Розы были теперь и заслуги, ведь она стала преданным союзником Мари; наконец, и с самого события слетела пелена ужаса. Кошмарный, гадкий Патко рассеялся в воздухе, словно туман, и остался лишь красавец охотник.

Два девичьих сердца непременно должны были раскрыться друг другу, когда вечерами подружки раздевались в задернутой белыми занавесками спальне, гасили свечи и сои бежал от их глаз.

Ночь, это темное покрывало, чуть подкрашенное слабым светом луны, просачивающимся через окно, окутывает человека дневного, с его заученной ролью — с лицом улыбающимся, спокойным или надменным, — и тогда, будто улитка из раковины, из человека внешнего выползает внутренний и вступает сам с собою в беседу… Да, теперь бы только верное словечко сыскать той, что лежит на соседней кровати, и заскрипят двери, открывающиеся в два таинственных мира.

— Ты спишь, Мари?

— Нет еще.

— Я все думаю, кто был твой кавалер. Тут что-то странное, таинственное. По крайней мере, мне так кажется. А как по-твоему?

— Да, конечно, — согласилась Мари и натянула на себя одеяло, так что видны были лишь глаза ее и рот. — Теперь-то выяснилось, что он не тот, за кого его принимали. Да и как он мог быть разбойником?

— Значит, ты не верила, что он Патко?

— Никогда! — горячо ответила она. — Это немыслимо! Стоило только взглянуть на него!

— То есть ты хочешь сказать, что он выглядел порядочным человеком?

— Они был порядочным!

— Гм. Он блондин или шатен?

— Шатен… кажется.

— Ах, только кажется? Да любая девушка знает это про каждого своего кавалера. А вот если не знает и знать не хочет — стало быть, сильно ей голову вскружили. Подозрительный признак! По нему узнается любовь.

Зашуршала простыня, свидетельствуя, что Мари, услыхав эти слова, беспокойно заворочалась.

— Вероятно, не все девушки одинаковы, — заметила она сдавленным голосом.

— Но-но! В этом смысле все мы из одного теста вылеплены.

— Значит, и ты такая же?

— Разумеется, сердечко мое. У меня тоже есть предмет. Днем и ночью передо мной лицо его стоит, вечно его вижу и всегда хочу увидеть снова.

— И не знаешь, какой он? — спросила Мари.

— Знаю, но, когда хочу кому-нибудь рассказать, словно немею. Как будто если не буду о нем говорить, я сохраню его для себя.

— Вот видишь!

— Ничего я не вижу, у меня нет от тебя секретов, так и знай. Особенно с тех пор, как я стала догадываться, что и ты кое-что скрываешь. Мой милый — настоящий красавец, у него большие черные глаза. А у твоего кавалера какие глаза?

— Черные.

— У моего лицо узкое, лоб красивый, а волосы густые, темно-русые.

— И у моего так же, — вздохнула Мари.

— Право, оставь! Ты нарочно так говоришь.

— Да он и впрямь такой. Ты его описала, будто знакома с ним.

— Вот видишь, оказывается, знаешь, а от меня скрыть хотела, — упрекнула ее Роза.

Они щебетали еще долго, и с уст Мари сорвалось несколько предательских слов: в темноте любовь сама жаждет откровенности.

— Ах, боже мой, Мари, вижу, он тебе нравится!

— Я этого не говорила.

— Не отпирайся, милая!

— Ну, если хочешь, я признаюсь, но, умоляю, никому не говори!

— Упаси бог, во мне можешь быть уверена, мы ведь обменялись: тайна за тайну!

— Сама видишь, у меня это вроде летнего дождя, — вздохнула Мари. — Прошло, прежде чем началось, только туман остался.

— Я одного не понимаю, душенька Мари, как ты хоть кого-то вчера могла выбрать в такой компании! Если б он еще был Патко! Это я могла бы понять: в конце концов Патко, должно быть, парень хоть куда. Ведь как часто, особенно в романах, благородная девушка влюбляется в красавца бандита. Даже красивый пастух овеян какой-то поэзией, но влюбиться в подмастерье — это, прости меня, все же shocking! [84] Шокирует (англ.)

— А твой разве принц?

— Мой — гусарский подпоручик, — со вздохом ответила Роза.

— И мой совсем такой, как гусарский подпоручик, только в штатском. А может, он даже переодетый граф.

— Видела бы ты, какая у моего фигура! Стройный, как олень!

— А мой, как тростник, гибкий!

— И какие у моего красивые, тоненькие усики!

— Может, как у жука-усача?

— Я бы попросила тебя воздержаться от оскорбительных замечаний. У него самые красивые усы во всей армии! И как лихо кверху закручены!

— Не лучше, чем у моего.

— А лукавая улыбка, когда он поддразнивает!

— А ласковый взгляд, когда он улыбается!

— Мой и происхождения благородного, он, можно сказать, аристократ.

— А мой из той аристократии, что не к королям, а к самому богу восходит. Природная аристократия! Среди королевских аристократов и горбатые, и хилые, и с носами приплюснутыми встречаются, а природную аристократию сила и красота создают.

— Но если и то и другое сочетается?

— Все равно, я с тобой не поменялась бы.

— Да у тебя и вкуса-то нет! Куда уж тебе судить!