Дэвид Лоуренс - Радуга в небе

— Ну разве не чудесно? — произнесла она мягко, ласково, утешающе. И она стала ласками возвращать его к жизни. Ибо он был мертв. А она вознамерилась навсегда скрыть от него то, что было, не дать ему понять этого. Она возвратит его из небытия, так что даже следа, даже воспоминания не останется от его уничтожения.

Она вкладывала в ласки всю свою обычную теплую суть, она прикасалась к нему, платя ему дань чуткой любви и понимания. И мало-помалу он вернулся к ней, вернулся другим. Она была мягкой и победно-ласковой. Она была его служанкой, рабыней, обожающей своего господина. И она восстановила целостность его оболочки — всю его фигуру и форму. Но суть исчезла. Его гордость, подпертая, укрепилась в нем, и кровь опять горделиво побежала по жилам. Но сути его, сердцевины в нем теперь не было. Победительный, пылкий и такой самонадеянный мужчина в нем теперь умер. Ему предстояли подчинение и взаимность, негасимый и гордый, неумолимый огонь, составлявший самую его суть, теперь погас. Она загасила его, сломав.

Но ласки ее все длились. Нет, она не позволит ему помнить то, что было. Она и сама забудет это.

— Поцелуй меня, Антон, поцелуй меня! — молила она. Он целовал ее, но она понимала, что тронуть ее он не смеет, руки, обнимавшие ее, не умели ее достичь. Она чувствовала на своих губах его губы, но не могла подчиниться им.

— Поцелуй меня, — шептала она в горестной муке, — поцелуй меня!

И он делал как она просила, но сердце его оставалось пусто. Она принимала его поцелуи, но принимала их внешне. Душа ее была выхолощенной, убитой.

Отведя взгляд, она увидела, как нежно поблескивают в лунном свете метелки овса, выбившиеся из скирды, что-то гордое, царственное было в этом блеске, таком безликом. Она тоже была такой и с ними заодно. Но в теплом и временном убежище повседневности она была другой — доброй, хорошей девочкой. Она жадно тянулась к добру и любви. Она желала оставаться доброй и хорошей.

Они отправились домой, шагая в бледном сияющем мраке, напоенном тенями, отблесками и призраками. Она ясно различала цветы в подножье живых изгородей, видела нежную зелень стеблей, собранную в кучу траву возле изгородей.

Как прекрасно, поистине прекрасно все это было! С тоской вспоминала она счастье этого вечера и его поцелуи. Но когда, обняв ее за талию, от увел ее прочь, она словно превратилась в заложницу этой ночи с ее огромной и великолепной луной, божественно-белой и чистой, как небесный жених, с ее волшебными и серебристыми цветами, чьим ароматом полнился мрак.

Он поцеловал ее еще раз под тисами возле дома, и она ушла Она избегла родительского вторжения и удалилась в свою комнату, где, глядя в окно на освещенный луной мир, потянулась сладко и сильно, блаженно отдаваясь светлому и веселому присутствию ночи.

Но горестная рана не затягивалась, казалось, уничтожив его, она нанесла урон и себе самой. И прикрывая руками молодые свои груди, словно пряча их, оставляя себе, для себя, она, свернувшись в постели, погрузилась в сон.

Утром засияло солнце, и она встала, полная им, весело пританцовывая. Скребенский был еще в Марше. Он собирался в церковь. Как прекрасна, как удивительна была жизнь. Свежим воскресным утром она гуляла в саду, окунаясь в желтые и трепетно-красные краски, вдыхая аромат земли, чувствуя на щеках паутинки, наслаждаясь запахом, доносившимся с бледных, словно выцветших и призрачных полей; все полнилось глубокой напряженной тишиной воскресного утра с его необычными звуками. Сильно пахло земной плотью, казалось, земля мощно ворочается под ее ногами. В синеватый воздух поднимались ее испарения, а умиротворяющее спокойствие вокруг дышало сильно и устало, в то время как желтое, и красное, и поблескивание беловатой стерни подрагивали отзвуками былых восторгов и чистого блаженства свершения.

Когда она вошла в церковь, раздался колокольный звон. Она вгляделась, нетерпеливо ожидая появления Антона. Но он был невесел, а гордость его уязвлена. Он показался ей чересчур нарядным, ее смутил его костюм.

— Хорошо было вчера, правда? — шепнула она ему.

— Да, — согласился он, но лицо его не прояснилось навстречу ей, сохраняя замкнутое, неуступчивое выражение.

В то утро ни пение, ни церковная служба не трогали ее. Она наблюдала горение цветных стекол витражей, разглядывала фигуры прихожан. Единственное, что она мельком пролистала, была Книга Бытия, ее любимая Книга в Библии.

«И благословил Господь Ноя и сынов его, и сказал им: Плодитесь, и размножайтесь, и наполняйте землю».

«Да страшатся и да трепещут все звери земные, и все птицы небесные, все, что движется на земле, и все рыбы морские: в ваши руки отданы они».

«Все движущееся, что живет, будет вам в пищу; как зелень травяную даю вам все».

Но Священная история в то утро не волновала Урсулу. Размножаться, наполняя землю, казалось ей скучно. Более того, это было вульгарно и как-то по-скотски. А скотское владычество над зверями земными и рыбами морскими оставляло ее холодной и равнодушной.

«Вы же плодитесь, и размножайтесь, и распространяйтесь по земле, и умножайтесь на ней».

В душе она смеялась над таким размножением. Когда каждая корова становится двумя коровами, а каждый турнепс — десятью турнепсами.

«И сказал Бог: вот знамение завета, который Я поставлю между Мною и между вами, и между всякою душою живою, которая с вами, в роды навсегда».

«Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы оно было знамением завета между Мною и между землею».

«И будет, когда Я наведу облако на землю, то явится радуга в облаке».

«И Я вспомню завет Мой, который между Мною и между вами, и между всякою душою живою во всякой плоти; и не будет более вода потоком на истребление всякой плоти».

«На истребление всякой плоти», почему же именно «плоти»? Кто этот владыка всякой плоти? И потом, насколько велик был Потоп? Возможно, кое-кто из дриад и фавнов смог бежать в горы и дальше, в горные леса и долины; испуганные, они все-таки, к радости своей, избежали Потопа и не ведали бы ничего о нем, если б не услышали рассказов каких-нибудь нимф. Урсулу забавляла мысль о наядах Малой Азии и их встрече с нереидами ручьев на месте впадения тех в море, где так свеж и ласков прибой; она представляла себе, как сестры делятся новостями о Ное и Потопе. Они рассказывают увлекательные истории о приключениях Ноя в ковчеге. Некоторые нимфы уверяют, что им удалось прицепиться к ковчегу и заглянуть внутрь, что они видели Ноя, и Сима, и Хама с Яфетом, сидевших там под струями дождя в уверенности, что лишь они четверо остались единственными людьми на земле, потому что остальных Господь потопил, и что им четверым принадлежит теперь все, они получат все во владение, единственные арендаторы несметного богатства Господня.