Дэвид Лоуренс - Радуга в небе

Поначалу он много времени проводил с друзьями, приятелями. Потом он позабыл про них. Все, что они ни делали, лишь отрицало его существование, и это вызывало в нем ужас, неприятие.

Счастлив он был, лишь когда выпивал И он стал много пить. Выпив, он превращался в свою противоположность — становился теплым, рассеянным, сияющим облаком в таком же теплом, рассеянном и воздушном мире Он сливался с окружающим в единой рассеянной бесформенности. Все плавилось в розовом сиянии, и он был этим сиянием, как и все вокруг, и это было чудесно, просто чудесно. Он пел, и это было тоже чудесно.

Урсула вернулась в Бельдовер решительная, замкнутая. Она любила Скребенского — так она постановила. Ничего иного она не допустит.

Она прочла его длинное сумасшедшее письмо о том, что надо пожениться и уехать в Индию, но особого отклика оно в ней не вызвало. Казалось, на его слова о браке она не обратила внимания. До ее сознания они не дошли. Словно большая часть письма была просто болтовней без особого смысла.

Она с готовностью, любезно ответила ему. Длинные письма не были ее стихией:

«Наверное, Индия — это прекрасно. Я так и вижу себя верхом на слоне — еду, покачиваюсь, а по сторонам дороги сгибаются в поклоне аборигены. Не знаю, правда, как отнесется к этому папа — отпустит ли. Посмотрим.

Я все продолжаю вспоминать, как хорошо нам было вместе. Хотя под конец я уже не так тебе нравилась, верно? Это когда мы уехали из Парижа. Интересно, почему я уже не так тебе нравилась тогда?

Я очень тебя люблю. Люблю твое тело. Очертания его такие четкие, красивые. Как хорошо, что ты ходишь в одежде, иначе все женщины в тебя бы влюблялись. А я бы очень ревновала — ведь я так тебя люблю».

Письмом он остался более или менее доволен. Но день за днем продолжал бесцельно слоняться, мертвый, отсутствующий.

Приехать в Ноттингем он не мог до конца апреля. Тогда он уговорил ее на выходные съездить к его другу, что жил возле Оксфорда. К тому времени они уже были обручены. Он написал ее отцу, и все было улажено. Он привез ей кольцо с изумрудом, которым она чрезвычайно гордилась.

Она отправилась с ним на три дня погостить в загородном доме возле Оксфорда Поездка удалась, и Урсула была в восторге. Но что запомнилось ей больше всего, так это утро, когда, проведя с ней ночь, он ушел в свою комнату, а она осталась одна, и как наслаждалась она одиночеством, как, подняв штору, она увидела цветущие сливы в саду под окном, деревья были все в цвету и сияли в солнечных лучах, снежно-белые на фоне голубого неба, сияли чистейшей белизной! Как воспряла тогда ее душа!

Ей захотелось поскорее одеться и выйти в сад под сливовые деревья, пока кто-нибудь не зашел к ней, не заговорил. Она украдкой выскользнула из дома и гуляла по дорожкам, как королева в волшебном саду. Снизу сень цветущих деревьев казалась серебристой, а сверху проглядывало голубое небо. В воздухе стоял тонкий аромат и слышалось тихое гуденье пчел — чудесная деятельная живость ясного утра.

Она услышала гонг к завтраку и пошла в дом.

— Где это вы ходили? — спросили ее.

— Мне очень захотелось погулять под сливами в саду, — ответила она, и лицо ее вспыхнуло сиянием, как цветок. — Там так чудесно!

И душу Скребенского омрачил гнев. Она не пожелала, чтобы он был рядом. Но он сделал над собой усилие.

Вечер был лунным, и цветы сливы призрачно поблескивали; они пошли вместе полюбоваться ими. Она глядела на лунные блики на его лице, застывшем возле нее в ожидании, черты его казались выплавленными из серебра, а сумрак глаз был бездонным. Она любила его. Он был очень тихим.

Они вошли в дом, и она притворилась очень уставшей. И быстро отправилась спать.

— Приходи поскорее, — шепнула она ему во время традиционного поцелуя на ночь.

Он стал ждать, напряженно, неотвязно, момента, когда можно будет к ней прийти.

Она наслаждалась им, наслаждалась благоговейно. Ей нравилось гладить его, ощущать под пальцами мягкую кожу боков и спины и твердость мускулов под кожей, развитых привычкой ездить верхом; Урсулу восхищала, возбуждая в ней страсть, эта несгибаемая твердость, оборачивающаяся вдруг мягкостью под ее пальцами, приникавшая к ней в желании подчиниться.

Она владела его телом и наслаждалась им со всей страстью и безрассудностью собственницы. Он же мало-помалу стал бояться ее тела. Он желал ее, желал бесконечно, но в желании его теперь проскальзывало принуждение, чувствовалась скованность, мешавшая наслаждению в минуты, когда тело это приникало к нему, объятия их смыкались и близилось сладостное завершение. Он испытывал страх. Постоянное напряжение, сосредоточенность не оставляли его.

Ее выпускные экзамены будут летом. Ей очень хотелось сдавать экзамены, хотя в последние месяцы занятиями она и пренебрегала. Он тоже хотел, чтобы она постаралась получить степень. Тогда, он думал, она будет довольна. Но втайне он надеялся на провал, чтобы чувства ее к нему стали ярче.

— Ты где больше хочешь жить после свадьбы — в Индии или в Англии? — спросил он.

— О, пока в Индии, — ответила она, и он подосадовал на бездумность такого ответа.

Однажды она сказала запальчиво:

— Как же мне хочется уехать из Англии! Здесь все так скудно, убого, ничем не одухотворено — ненавижу демократию!

Он рассердился на ее слова — рассердился, сам не понимая, почему. По неизвестным причинам ему не нравилось, когда она что-то ругала, — словно это относилось и к нему тоже.

— Как это? — спросил он с неприязнью, — Почему ты ее ненавидишь?

— При демократическом правлении, — сказала она, — власть захватывают самые жадные и безобразные, только такие могут пробиться наверх. Демократический строй — это признак вырождения нации.

— Чего же ты хочешь в таком случае? Аристократического правления? — спросил он со сдерживаемым волнением. Он всегда чувствовал себя принадлежащим к аристократической верхушке. Однако услышать из ее уст слова в защиту его класса ему было не только приятно, но почему-то и мучительно больно, словно он приобрел что-то незаконно, получил какое-то сомнительное преимущество.

— Да! Именно аристократического! — вскричала она. — Уж лучше аристократы по рождению, чем аристократы денежного мешка! Ведь кого выбирают в правительство, кого считают самыми подходящими для этой роли? Того, кто имеет деньги или талант их иметь! Неважно, что они из себя представляют: деньги и талант на деньги — вот что главное. И правят они во имя денег!

— Их выбирает народ, — возразил он.

— Знаю. Но что такое народ? Каждый в нем нацелен на деньги. Мне ненавистна мысль о том, что кто-то равен мне, потому что имеет равное со мной количество денег. Я знаю, что я лучше их всех! И я их ненавижу! Никакая они мне не ровня! Ненавижу равенство, в основе которого — деньги! Это грязное равенство!