Дин Лин - Солнце над рекой Сангань

— Идемте скорее, посмотрим. Я-то уж разберу почерки всех наших грамотеев. Хоть сожгите бумагу, я узнаю их по пеплу, — и учитель Лю подтолкнул Ли Чана к выходу.

— Что ж, пойдем, пожалуй, — нехотя присоединился к ним и Жэнь Го-чжун.

— Ах, чорт, — вдруг спохватился Ли Чан и, затопав ногами, разразился бранью по собственному адресу: — Что я наделал? Как прочитал, так сразу и стер. Боялся, чтобы не прочли другие, не разнесли по деревне. Так возмутился, что сразу и стер… Ну и дурак же я! Ведь в голову не пришло, что можно по почерку отыскать писавшего. Убить меня мало!..

Жэнь Го-чжун украдкой стер со лба крупные капли пота.

— Небо, что ж теперь будет? Как же я смою с себя это черное пятно? — Учитель Лю готов был заплакать.

— Не волнуйся, я этого дела так не оставлю.

— Да, но как теперь доискаться правды?

— Придется мне пойти к Чжан Юй-миню и кое-что порассказать, — снова вмешался старик У. — Я давно примечаю — что-то неладно. В последние дни кто-то уж очень суетится, рано встает, поздно ложится, да все крадучись, тайком, чтобы другие не видели. Нехорошее дело делается.

— Это ты про кого? — недоумевающе спросил Ли Чан.

— Не понимаешь? — вызывающе крикнул старик. — Обещаешь арестовать его, тогда скажу. Ну, как, согласен? — старик, ухмыляясь, хитро посматривал на отошедшего в сторону Жэнь Го-чжуна. Учитель Лю и Ли Чан переглянулись; Ли Чан перестал допытываться и коротко бросил:

— Нужна новая статья да поскорее. Нет ли у тебя готовой, товарищ Лю?

— Есть, конечно! — К учителю вернулось веселое настроение. — У нашего старика голова полна мыслей. Он сразу сложит песню, не хуже поэта Цао Цзы-цзяня [42] Поэт III века, мастер экспромта. — Прим. перев. , сына Цао Цао. Ха-ха-ха! Если тебе нужно сухое изложение, это трудно, наспех не сочинишь. А если бомбу… Это просто! Бомбы у нас припасены. Стоит лишь чиркнуть — сразу все запылает! Ха-ха-ха!

Попытка выдать Ли Цзы-цзюня, предпринятая Жэнь Го-чжуном по совету Цзянь Вэнь-гуя, сорвалась, но тут неожиданно для всех Ли Цзы-цзюнь сбежал. Сторож Ли Бао-тан заметил его отсутствие, когда Ли Лань-ин, дочка помещика, принесла отцу обед.

— В пятую стражу он еще был здесь, а когда ушли продавцы фруктов, исчез и он. Я думал, что он пошел домой. Разве его нет там, Лань-ин?

Девочка испуганно покачала головой и стремглав помчалась к дому.

— Бежит, точно мать у нее умерла, — пожимали плечами встречные.

Ли Бао-тан рассказал о бегстве помещика своей племяннице, та — соседям, и новость пошла гулять по всей деревне. Арендаторы заволновались и потихоньку сообщили об этом деревенским властям. На улицах снова появились кучки праздных людей, в воротах кооператива толпился народ.

— Помещики все сбегут, вот и проводи реформу! И получишь шиш вместо земли, — говорили одни.

— Каждый день собрания, — с горечью вторили другие. — Гром гремит, а дождя нет. Если восстать, подняться — надо браться за оружие!

— А чего смотрели твои ополченцы, брат Чжан? На юане со снохами посиживали? — посмеивались над Чжан Чжэн-го.

— Ли Цзы-цзюнь — трус. Пугнули, что передел начнут с него, он и не выдержал, сбежал.

— И мы слышали разговор, что борьба с него начнется.

Все в один голос ругали помещика Ли Цзы-цзюня.

— Ну, и собачий сын! А говорили, что он человек честный. Эх! Как только пошли слухи о переделе, он засел в саду да стал продавать фрукты! Небось, когда раздавал деньги жандармам, предателям и богачам, у него душа не болела! А как заслышал о земельной реформе, так и сбежал. Ну, и пусть сидит там, куда сбежал! Один монах уйдет — монастырь не опустеет. Посмотрим, останется ли тебе, собака, хоть пядь земли! Думаешь, скрылся — так мы не тронем тебя?

— А может быть, он захватил с собой и документы на землю? — забеспокоились в толпе. — Надо узнать в Крестьянском союзе.

А там уже шла работа: решили спешно отрядить арендаторов за документами на землю. Но некоторые крестьяне отказывались идти, другие, дав для виду согласие, уходили в поле. Пришлось уговаривать каждого в отдельности.

— Дядя Го, сколько лег ты арендуешь свои восемь му? — спросили старика Го Бо-жэня. Тот, сидя на кане, долго считал на пальцах и, наконец, ответил:

— Двенадцать.

— А сколько ты платишь в год за аренду?

— Участок у меня орошаемый, но на горе, плата за него небольшая. Сначала отдавал по три доу за му, а в последние годы — по четыре с половиной.

— А почему помещик повысил арендную плату? — спрашивал Чэн Жэнь, ходивший взад и вперед по комнате, время от времени наливая себе воды из фарфорового чайника.

— Земля стала лучше. Когда я только взял ее, она была каменистая, твердая, ведь она на горе. А я дважды в год вспахивал ее, удобрял, наносил хорошей земли, выпалывал сорняки. Урожай и стал лучше.

Недавно вошедший Чжан Бу-гао, услышав последние слова старика, не удержался и спросил насмешливо:

— Значит, по-твоему, арендную плату и следовало увеличить?

Но Го Бо-жэнь только повел на него глазами.

— А сколько ты собираешь с одного му? — терпеливо допытывался Чэн Жэнь.

— Кто его знает? Разве можно сказать точно. При хорошем урожае — шесть-семь доу, а в засуху и четырех не будет.

— А как тебе живется, дядя Го?

— Перебиваемся кое-как, — выдавил улыбку Го.

Но тут в комнату вошел его сын, Го Фу-гуй, и с укором сказал старику:

— А разве бывали годы, когда мы не голодали, отец? А что ты ешь круглый год? Бобовую шелуху да отруби пшеничные или рисовые? Цыновка у нас вся протерлась, то на одну сторону кана натянешь, то на другую, а всего кана никак не покроешь. А ты все свое твердишь: «Перебиваемся кое-как». Скотине — и то лучше живется.

— Эх… Совести у тебя нет! — начал было выговаривать сыну старик, но спохватился и замолчал. Только губы у него задрожали.

— Ты только подумай, дядя! Каждый день ты при звездах уходишь в поле и при звездах возвращаешься. А куда твое зерно идет? Чтобы хозяин твой посиживал в тени, на холодке, пальцем не шевельнул, а ел бы чистый рис да белую муку. Ну, рассуди сам, разве это порядок? — говорил Чэн Жэнь.

— Оно, конечно, да ведь земля-то чужая… помещичья… — упрямо твердил Го Бо-жэнь, глядя на Чэн Жэня слезящимися глазами.

— Чужая! Но ведь хлеб она сама не родит! Это мы работаем на помещика, как волы. У моего отца душа и впрямь воловья. Зовешь его на собрание бедняков, а он увиливает: поясницу ломит. Чего же ты боишься теперь, когда Ли Цзы-цзюнь сбежал? — горячился Го Фу-гуй.

— Да ведь земля-то чужая! Его!

— Чужая! Его! А разве ты не купил бы эту землю на то зерно, что двенадцать лет отдавал помещику? — донесся чей-то голос со двора, где собирались арендаторы Ли Цзы-цзюня. Они взволнованно спрашивали друг у друга, что решил Крестьянский союз. Все давно знали, что, по земельной реформе, помещичья земля должна перейти в собственность ее арендаторов, и ждали, когда союз отдаст им эту землю. Бегство Ли Цзы-цзюня всех встревожило: