Пэрл Бак - Сыновья

— Если б у меня была такая пушка раньше, осады не было бы, потому что я разнес бы одним выстрелом городские ворота! — и подумав с минуту, он спросил военачальника: — Почему же твой прежний начальник не пустил их в ход против нас?

И тот ответил:

— Нам это не пришло в голову. Эти две пушки он захватил у другого военачальника, у которого я раньше служил, и их привезли сюда, но ни разу из них не стреляли, и даже перестали считать их за оружие, — столько времени они простояли здесь у ворот дворца.

Но Ван Тигр очень дорожил этими пушками и, задумав купить для них еще ядер, велел прикатить их и поставить на таком месте, чтоб он всегда мог их видеть.

Обозревая все, что он совершил, Ван Тигр был очень доволен собой и начал готовиться к отъезду. В этом же городе он оставил большое войско, под командой старых своих солдат, а новых солдат и нового военачальника он взял с собой. Поразмыслив, он поставил начальниками над городом двоих людей, на которых мог положиться.

Он оставил Ястреба и вместе с ним племянника, который вырос теперь в видного юношу, невысокого ростом, но широкого в плечах и сильного, и портило его только рябое лицо, которое и в старости, и даже после смерти должно было остаться таким же. Вану Тигру казалось, что лучше будет оставить этих двоих, потому что юноша был слишком молод, чтобы начальствовать одному, а Ястребу нельзя было вполне довериться.

И Ван Тигр оставил их вместе, а племяннику сказал с глазу на глаз:

— Если тебе покажется, что он задумал измену, посылай ко мне вестника, и пусть он мчится, как на крыльях, и днем и ночью.

Юноша обещал, и глаза его светились весельем оттого, что его так возвысили и оставляют одного, и теперь Ван Тигр мог уехать спокойным, так как человеку можно положиться на родного по крови. Так, закончив все дела и приведя все в порядок, Ван Тигр возвращался победителем к себе на родину.

А люди в том городе трудолюбиво принялись строить заново то, что было разрушено; они снова наполнили лавки товарами, пустили в ход станки, ткавшие шелк и ситец, снова покупали и продавали и говорили только о возобновившейся жизни, ибо то, что было, прошло, и судьбу всего живущего предопределяет небо.

Ван Тигр очень торопился на обратном пути, говоря себе, что торопится посмотреть, все ли спокойно в его войске и все ли так, как он оставил, уезжая. И он действительно думал, что это и есть главная причина, и сам не понимал, что торопится не ради этого, что есть и другая причина, глубже первой: ему хотелось узнать, родился у него сын или нет. Ван Тигр пробыл в отсутствии около десяти месяцев, и хотя за это время дважды получал письма от своей ученой жены, однако это были такие учтивые письма и так изобиловали почтительными выражениями, что весь листок был ими заполнен, и по ним ничего нельзя было узнать, кроме того, что все в доме благополучно.

Но в ту минуту, когда он вступил победителем на свои дворы, он сразу увидел, что небо все так же к нему благосклонно и счастливый его жребий не изменил ему, потому что на солнечном дворе, на пригреве, где не было ветра, сидели обе его жены, и каждая из них держала на руках ребенка, и каждый ребенок был с ног до головы одет в красное, а на трясущихся детских головках надеты были красные шапочки. Неученая жена пришила в ряд маленьких золотых божков к шапочке своего ребенка, а ученая не верила, что это приносит счастье, и вышила на шапочке цветы.

Помимо этого, дети ни в чем не отличались друг от друга, и Ван Тигр моргал, в изумлении глядя на них, так как не ожидал, что их будет двое. Он начал, заикаясь:

— Как… что…

Тогда ученая жена, которая была бойка на язык и умела говорить и говорила всегда хорошо и гладко, вставляя то мудрое изречение, то строчку из стихотворения какого-нибудь классика, встала, улыбнулась, показав в улыбке блестящие белые зубы, и сказала:

— Вот дети, которых мы родили тебе, пока ты был в отъезде; они крепки и здоровы с головы до ног, — и она протянула своего ребенка, показывая его Вану Тигру.

Но вторая вовсе не желала скрывать, что она родила сына, потому что у ученой жены была дочь, и она тоже встала и торопливо заговорила, хотя в другое время старалась более молчать, потому что у нее были черные зубы и между ними зияли дыры; теперь же она сказала, поднимая губы:

— У меня сын, а у нее дочь, господин мой!

Но Ван Тигр не промолвил ни слова. Некоторое время он стоял и молча смотрел на этих крохотных человечков, а они, казалось, вовсе его не замечали. Нет, они безмятежно глядели на него, точно он всегда был здесь, как дерево или стена. Они мигали и моргали на солнце, а мальчик расчихался необыкновенно громко, и Ван Тигр изумился еще больше, услышав, как сильно может чихнуть такое маленькое существо. А девочка только зевала, словно котенок, широко раскрывая ротик, и отец пристально смотрел, как она зевает. Ван Тигр ни разу не держал на руках ребенка, и на этот раз он не дотронулся до своих детей. Он не знал также, что нужно сказать обеим женщинам, привыкнув говорить лишь о том, что касается войны. И потому он только улыбнулся натянутой улыбкой, в то время как люди, бывшие с ним, радостно кричали, любуясь сыном своего генерала. Услышав эти клики, он пробормотал от избытка удовольствия:

— Что ж, я думаю, женщинам только и дела, что рожать! — и поспешно ушел на свою половину, преисполненный радости и взволнованный.

Там он умылся, поел и сменил неудобную военную форму на темно-синий шелковый халат, а тем временем наступил вечер. Тогда он сел перед жаровней с угольями; незаметно подошла тихая и морозная ночь, и Ван Тигр сидел один и думал о том, что произошло.

Ему казалось, что судьба во всем ему благоприятствует, что для него нет ничего недоступного. Теперь, когда у него родился сын, честолюбивые стремления получили новый смысл, и то, что он делал, он делал для сына. И от этих дум сердце его переполнилось, он забыл о своих печалях, забыл о своем одиночестве и вдруг крикнул в тишине комнаты:

— Я сделаю из моего сына настоящего воина! — и поднявшись с места, он в радости хлопнул рукой по бедру.

Потом он долго шагал по комнате, улыбался, сам того не замечая, и думал, какое утешение иметь родного сына, думал, что теперь нет нужды полагаться на братниных сыновей, потому что у него есть свой сын, в котором продолжится его жизнь и который войнами расширит его владения. Потом в голову ему пришла другая мысль, — что у него есть еще и дочь. Некоторое время он раздумывал, что ему с ней делать, и, стоя у решетчатого окна, перебирал пальцами бороду, но о дочери он думал сдержанно, без увлечения, потому что она была только девочка, и наконец сказал себе в нерешимости:

— Я думаю, можно будет выдать ее замуж за какого-нибудь храброго воина, — вот и все, что я могу для нее сделать!