Пэрл Бак - Сыновья

И она прислушалась, смеется ли Кукушка, и окликнула ее: «А, Кукушка?», и Кукушка, которая всегда была неподалеку от госпожи, начала вторить ей дребезжащим и визгливым смехом, довольная тем, что эти немолодые уже люди, почтенные и уважаемые в своем кругу, приведены в такое смущение. Братья же поторопились уйти, чтобы отдать слугам распоряжения обо всем, что следовало сделать.

Когда все было готово, приехал Ван Тигр со своими домашними и занял на эти дни тот двор, где жил его отец. Теперь этот двор казался ему пустым, и он не чувствовал в нем ничьего присутствия, кроме своего и сыновнего; теперь он мог забыть, что прежде здесь кто-то жил, кроме него и его сына.

Потом наступил праздник для всего дома, праздник весны, и все отложили на это время всякие раздоры; даже невестки, жены старших братьев, встречаясь на семейных сборищах, держались друг с другом достойно и учтиво. Все делалось по заведенному обычаю, как и должно было делаться, и сыновьям в это время следовало выполнить некоторые обряды в память отца.

Случилось так, что рождение Ван Луна приходилось за два дня до праздника. Где бы он ни был, в этот день ему должно было исполниться девяносто лет, и сыновья его решили выполнить сыновний долг до конца, раз уже собрались все вместе, и Ван Тигр охотно на это согласился, так как теперь, когда у него родился сын, гнев его на отца прошел сам собой, и он был готов, и даже рад, занять свое место в ряду поколений, в ряду отцов и сыновей.

И потому в день рождения Ван Луна сыновья его пригласили много гостей и приготовили большой пир, такой пир, какой они устроили бы, если б отец был все еще с ними, и было много веселья и поздравлений, и на стол подавали все блюда, какие следует подавать в день рождения. А табличку Ван Луна тоже принесли туда и, кланяясь ей, воздавали почет Ван Луну в день его рождения.

В тот же день Ван Помещик нанял священников; он не пожалел денег, и каждый из сыновей внес свою долю, и священники пели свои молитвы, вымаливая духу Ван Луна покой и радость в тех счастливых дворах, где он теперь находился, и убрали зал священными изображениями и знаками, и целые полдня во дворах раздавались, то повышаясь, то понижаясь, их протяжное пение и глухой, дробный стук деревянных палочек по деревянным барабанам.

Все это делалось сыновьями Ван Луна в его память. А сверх того, все они со своими женами и детьми отправились на могилы предков, и сыновья Ван Луна позаботились о том, чтобы каждую могилу привели в порядок, выравняли и насыпали над ней высокий холм свежей земли. На вершину каждого могильного холма положили комок земли и этим комком притиснули сверху белую бумагу, искусно нарезанную тонкими полосами и развевавшуюся на мягком весеннем ветру. И сыновья Ван Луна, став перед могилой, поклонились в землю, зажгли курения и заставили своих сыновей поклониться, и больше всех гордился Ван Тигр, когда взял своего светлолицего сына и наклонил головку ребенка; теперь он был связан с предками и с братьями через этого ребенка, через своего сына.

Возвращаясь домой, они видели, что везде, где были могилы отцов и дедов, сыновья делали то же, что сделали они для Ван Луна, потому что это был день поминок. Тогда Ван Помещик, растрогавшись больше обыкновенного, сказал:

— Давайте приходить сюда чаще, чем в прошлые годы: ведь еще десять лет, и отцу нашему исполнится сто лет, а тогда он родится снова в другом воплощении, и мы не сможем больше праздновать день его рождения, потому что об этом новом рождении мы ничего не будем знать.

И Ван Тигр, гордый своим отцовством, сказал:

— Да, мы должны делать для него то же, что сыновья наши будут делать для нас, когда мы уйдем туда же, куда ушел он.

Они шли домой в торжественном молчании, и каждый из них сильнее чувствовал родственную связь со всеми другими, чем это бывало обычно.

После того, как все обряды были выполнены, началось праздничное веселье; к вечеру этого дня воздух стал неожиданно теплым и мягким, и тонкий серп молодого месяца повис в небе, чистый и светлый, как янтарь. В этот вечер все они собрались в том дворе, где жила Лотос, потому что днем она вдруг начала жаловаться и говорила:

— Они меня забыли на старости лет, никогда ко мне не приходят и даже не считают меня за свою!

И она стонала, и слезы капали из ее слепых, старых глаз. Тогда Кукушка пошла сказать об этом братьям, а они сжалились над ней и согласились, потому что в тот день сердце их неожиданно смягчилось к отцу и ко всему, что было с ним связано. И вместо того, чтобы пировать во дворах Вана Помещика, где жена его хотела собрать всю семью, они пошли на тот двор, где жила Лотос. Это был тоже большой и красивый двор, и в одном углу его росли гранатовые деревья, привезенные с юга, а посредине был восьмиугольный бассейн, в котором блестело отражение молодого месяца. Все они ели пирожки и пили вино, а дети играли в свете месяца и бегали повсюду, прячась в тени и снова выбегая, чтобы схватить пирожок или отхлебнуть глоток вина. Все они наелись досыта всяких яств, варенных на пару, и пирожков, какие полагалось есть в этот праздник; одни были начинены мелко изрубленной свининой, другие — посыпанные сахаром, очень вкусные. Всего этого было так много, что даже рабыни ели, сколько хотелось, и слуги брали тайком и ели за дверями, делая вид, что уходят за вином. Никто не хватился того, что они взяли, а если зоркие глаза хозяек и заметили что-нибудь, все же ни слова не было сказано на этот раз, чтобы не омрачать выговорами этого вечера.

И в то время как они ели и пили, старший сын Вана Помещика, очень недурной музыкант, играл на флейте, а второй его брат, юноша с красивыми, гибкими пальцами, — на арфе, слегка ударяя по струнам двумя тонкими бамбуковыми палочками; они играли старинные песни весны и жалобы умершей девушки к луне. Слушая, как согласно звучит их игра, мать гордилась ими и то-и-дело хвалила их, громко крича, как только они кончали играть какую-нибудь песню:

— Сыграйте что-нибудь еще, сыновья мои, так хорошо слушать вашу игру в свете молодого месяца! — И она гордилась их нежной красотой.

Но жена Вана Купца, чьи сыновья воспитывались попросту и не умели забавлять гостей музыкой, зевала и громко заговаривала то с тем, то с другим из родственников, а чаще всего с женой Вана Тигра, которую она для него выбрала. Она очень с ней носилась, а на ученую жену намеренно не обращала внимания: она едва взглянула на дочь Вана Тигра, но без конца обнюхивала мальчика, прикладываясь к нему носом, и так себя вела, как будто бы ей были обязаны тем, что ребенок родился мальчиком.

Но вслух ничего не было сказано, хотя госпожа бросала недовольные взгляды на свою невестку, а та ловила каждый такой взгляд и наслаждалась, притворяясь, будто не видит их. Остальные, невидимому, ничего не замечали, и Ван Помещик, очнувшись от дремоты, приказал слугам вносить столы для вечернего пиршества, и их принесли. Тогда все принялись за настоящую еду, и прислужники вносили одну смену кушаний за другой, потому что этот пир давал Ван Помещик, и, заказывая его, он превзошел самого себя. Было много таких блюд, о которых Ван Купец и Ван Тигр даже не слыхали, например — утиные языки, тушеные с пряностями, утиные лапки, с которых была содрана тонкая черная кожица, и много было других тонких блюд, приятно щекотавших нёбо.