Андрэ Стиль - Париж с нами

Когда все утихло, Поль стал пробираться к Клеберу и Жинетте. Он не спускал глаз с охранников, но все же не удержался и прокатился по замерзшей луже.

— Клебер, скажи, как зовут Жака, как его фамилия?

— Потье. Поищи его на соседней уличке.

С десяток охранников выстроились, готовясь к новой атаке.

— Пошли, — сказал Поль и взял Жинетту за руку.

На обратном пути, совершенно естественно, Поль снова доставляет себе удовольствие проехаться по льду. Один из полицейских крикнул что-то, и Поль обернулся. Охранники, вытаращив глаза, глядели на мальчишку: и как это в подобной обстановке может прийти в голову скользить по лужам! Офицер-охранник от изумления даже забыл отдать приказ об атаке и принялся на все корки ругать Поля. Он хотел припугнуть мальчишку и одновременно искал себе сочувствия среди демонстрантов: посмотрите, мол, на что способны такие сорванцы! Охранник воображал, что люди, которых он избивал и собирался снова избивать, будут вместе с ним насмехаться над Полем. Но не тут-то было! Толпа, правда, смеялась, но смеялась она над охранником — Поль, прежде чем убежать, показал тому нос и шлепнул себя по заду.

На соседней уличке положение несколько лучше. Здесь больше народу, но все же толпа не похожа на прежние грандиозные демонстрации. Жака и тут не оказалось. И где он — никто не мог сказать. Наконец на третьей уличке Жинетта увидела Брасара. Он стоял в очень неспокойном месте, совсем рядом с кордоном охранников.

— Тебе туда незачем ходить! — заявил Поль Жинетте.

— Это почему? Скажите пожалуйста!

— Как его зовут?

— Брасар, я же тебе говорила.

— А по имени как?

Жинетта в ответ надула щеки, показывая, что она не имеет об этом ни малейшего понятия.

— А почему же я не могу пойти с тобой?

— Стой здесь, и все!

Это было сказано тоном, не допускавшим возражений. Поль протиснулся как можно ближе к Брасару, но не знал, как его окликнуть. Нельзя же назвать его просто Брасаром или господином Брасар, и Поль позвал:

— Товарищ Брасар! Товарищ Брасар!

Брасар подошел к мальчику. Узнав, что тот ищет Жака, он с досадой провел ладонью по лицу и махнул рукой: вот ведь несчастье, насколько ему известно — Жак в тюрьме.

— А в чем дело? — спросил Брасар.

— Нас послала его жена. Жак должен немедленно идти домой. Мне велели передать: пусть придет как можно скорее. Это вот-вот должно произойти.

Все понятно. Брасар все же улыбнулся — очень уж смешно выразился Поль! Но как же быть? Нельзя же передать через мальчика Франсине, что Жак арестован. Кроме того, может быть, Жаку удалось удрать и он сейчас вместе со всей демонстрацией у префектуры…

Жинетта встретила Поля с надутым видом. Он не сразу понял, в чем дело… Ах, вот оно что! Я был с нею строг. Приказывать, вести себя непреклонно — все это для Поля значит быть строгим, как учитель в школе. Дуется? Ну и пусть, он тоже будет дуться. Что она себе вбила в голову? Он ее не взял с собой, потому что боялся за нее — ведь он ее любит. Так в чем же дело?

Жинетта все же последовала за Полем. Они шли быстрым шагом, и оба молчали. Только после того как Поль ощупал свое плечо и попробовал им пошевелить, беспокойство за товарища развязало Жинетте язык:

— Тебя ударили? Больно?

Поль потрогал плечо, вспомнив о падении, но никакой боли он не чувствовал. А ему так хотелось, чтобы хоть чуточку было больно…

— Пустяки, меня слегка саданули прикладом, — объяснил он Жинетте. — Давай поторопимся.

Поль пошел рядом с подружкой, взял ее под руку, помогая ей идти, и выбрав момент, когда она отвернулась, с лукавым видом поцеловал ее в щеку.

Жинетта покраснела и рассмеялась.

— Куда же ты меня ведешь? — спросила она.

— В префектуру!

Первое впечатление было обманчивым. На самом деле демонстрация удалась. Пришло около тысячи полных решимости и воодушевления людей. Глупо утверждать, что когда-то бывало лучше! Конечно, бывало! Взять хотя бы празднование Четырнадцатого июля или Первое мая, когда люди собираются колоннами и спокойно идут. Ясно, что такие демонстрации привлекают больше народу. Да и то, по-настоящему мощные манифестации бывали раньше, году так в сорок шестом, а теперь не то время. Ну, а сегодняшняя демонстрация совсем другое дело. С самого начала было ясно, даже ребенок мог заранее сказать, что она не пойдет гладко как по маслу, это вам не прогулочка, а настоящая демонстрация протеста.

Особенно почувствовалась ее мощь, когда демонстранты вышли на такие узкие улички старого города, как верхняя часть улицы Гро-Орлож. Здесь сводчатая галерея еще ниже, чем в начале, словно арки вросли в землю, что вполне вероятно — все они хромоногие и так же перекосились, как древние домишки, вдоль которых они тянутся. Выйдя сюда, демонстрация невероятно вытянулась и одновременно сжалась, стала компактной и сплоченной. Вокруг колонн арок толпа образовывала завихрения, напоминавшие сучья в доске. В спину дул, налетевший с рыбачьей гавани, слабый, но холодный ветер, ему тоже, как людям, было тесно в этой узкой уличке, он подгонял толпу, и та шла словно под парусами. Снова послышалось пение.

«Марсельеза».

Внимание! Демонстрация приближается к зданию газеты «Демократ».

В слова «Марсельезы» врываются угрожающие крики: «у-у-у!», вначале они как бы являются составной частью песни и только разрежают ее, но вскоре эти крики заглушают слова, и пение обрывается. Кто-то, смеясь, предложил:

— А ну-ка, выдадим им! Пусть у них поджилки затрясутся!

От мощного грозного крика задребезжали темные стекла редакции «Демократа». Внизу на окнах, где обычно вывешивается газета, железные шторы только приспущены. Видно, щелкоперы из деголлевского листка были застигнуты врасплох. Полная для них неожиданность! Ведь демонстрация должна была произойти у биржи труда, к тому же в редакцию сообщили о новой тактике охранников, и газетчики чувствовали себя в полной безопасности… Вот почему находившиеся в редакции сотрудники, увидев демонстрацию, насмерть перепугались и поспешили спуститься в подвал к типографским рабочим.

Останавливаться всей демонстрации ради этих субъектов — слишком много чести. Было решено, что их поприветствуют мимоходом два товарища, вполне достаточно! Ну, а так как одних мужчин нельзя посылать на такое дело — сами понимаете, они границ не знают, особенно когда вспылят, — то к ним присоединили еще трех женщин.

Демонстрация тем временем продолжала подниматься по улице Гро-Орлож, которая, казалось, лезет на самое небо. Здесь вы возвышаетесь над всеми домами. Бесконечная низкая галерея оборвалась, и слева открылся холмистый городской сад, а сквозь оголившиеся ветки деревьев виднеется море. Его видно еще лучше, если повернуться к нему лицом и тогда за крышами домов нижней части улицы и за воротами Гро-Орлож видна рыбачья гавань, парусники, стоящие в ней, и обе древние вышки, охраняющие гавань, младшие сестры башни Четырех стражей, которая не спускает с них глаз, забравшись на бывший городской вал. Еще несколько шагов — и демонстрация очутилась в самой возвышенной точке города.