Карл Гьеллеруп - Мельница

Мельника давным-давно не видели таким веселым, причем это было замечательное, здоровое веселье — его чистый, освежающий смех был родником, бившим из-под земли просто от хорошего настроения, а не скважиной, пробуренной язвительностью или острословием.

Все еще смеясь со слезами на глазах, Якоб взял протянутый лесничим суковатый дубовый посох. (У самого лесного смотрителя в зубах была трубка, а на плече висело ружье.) Зато от предложенной сигары мельник отказался: он предпочитал наслаждаться лесным воздухом. И двое друзей ходко двинулись по тропе, которая сначала шла среди зарослей кустарника параллельно сверкающему на солнце проливу или даже по кромке песчаного берега, а затем углублялась в густой прохладный лес.

Мельник сдвинул шляпу на затылок и, размахивая посохом, насвистывал какую-то мелодию. Он уже не помнил, когда у него на душе было столь легко и свободно. Он испытывал к этому прибрежному лесу всю любовь, на которую только был способен, а природу он любил сильно; такое чувство, безотчетное и непосредственное, встречается у много сидящих взаперти людей без образования. Как поверхность пруда темнеет при грозе и светлеет в солнечную погоду, так и его душа воспринимала краски окружающего мира. Уже два часа назад, только вступив с Хансом в лес, мельник расценил юную осеннюю красу со всем ее великолепным разноцветьем как праздничный привет себе; а с тех пор у него накопилось множество других приятных и добрых впечатлений, последним из которых стала эта жизнерадостная сцена в конюшне, все еще отдававшаяся эхом внутри него, словно она заблудилась там в лабиринте и никак не могла найти выхода.

Душа его тем более радовалась ощущению свободы, что он давно жил под гнетом, который теперь, словно по мановению волшебной палочки, был снят. Хотя в последнее время между ним и Лизой ничего не происходило, атмосфера на мельнице была на редкость угрюмой и давящей… как и погода: до самого сегодняшнего утра тянулась череда пасмурных дней с нависшими тучами, а тут вдруг «развиднелось» и Якоб решил сходить к друзьям.

Он и теперь дерзко хотел не просто радоваться радостному настрою, но сохранить его, удержать, превратить из залетного гостя в постоянного жильца. Эта лесная избушка… Якоб видел в ней свой дом! Даст Бог, он распрощается с мельницей, отдаст ее Йоргену… с Лизой в придачу, а сам переселится сюда, возьмет в жены Ханну и станет лесничим… А Вильхельм — мечтать так мечтать — может пойти на повышение и получить должность смотрителя королевского леса неподалеку отсюда… Сейчас все это казалось неосуществимым, но что-нибудь да произойдет, не может не произойти.

Сначала мельник оживленно беседовал с другом о порубках леса, о небольшом питомнике, который тот собирался заложить, о публичных торгах и связанных с ними заботах, однако постепенно стал менее разговорчив и лишь отдельные ни к чему не обязывающие фразы доказывали, что он все-таки следит за рассказом лесничего о новом пасторе в одном из соседних приходов, который подписывается на столь безбожное издание, как газета «Политикен»… Какой из него священник? Вообще священники в их краях… впрочем, есть тведерупский пробст…

— А, которого крестьяне называют религиозным оптовиком…

— Ну, насмешничать-дело легкое…

— Они вовсе не насмешничают, говорят совершенно всерьез — из-за его связей с миссией в Индии; если верить молве, он «поставляет на экспорт религию»… А знаешь, что мне сказала о нем одна женщина? «Этот хваленый пробст такой женолюб и лиходей, что просто слов нет».

— Пробст?! — негодующе воскликнул лесничий и даже остановился.

— Ну да. Называя его «женолюбом», она имела в виду, что он любит свою жену и сторонится прихожанок, под «лиходеем» разумелось, что он потрясающе энергичен и деятелен, чем заслужил всеобщее признание, то есть стал «хваленым». Так что сей отзыв был исключительно восторженным.

И мельник расхохотался; раскаты его смеха разнеслись по всему лесу, и им вновь овладело довольное настроение. Будучи по натуре веселым малым, смех подхватил и лесничий, хотя он не был уверен, что прилично смеяться, даже по такому косвенному поводу, над одним из столпов религии, прославившимся как внутри страны, так и за ее пределами.

— А возьмем, к примеру, нашего пастора, — продолжил свою речь лесничий. — На похоронах твоей жены я обратил внимание на то, как он побледнел, когда у него лопнул от чоканья бокал. Конечно, это было знамение, и подобные приметы почти всегда сбываются, однако неужели священник настолько боится смерти? Неужели он настолько держится за мирское существование?

Мельник ответил лишь согласным бормотанием. Он воспринял слова лесничего в качестве приглашения к разговору, которого сам желал, вернее, на который решился: он тоже может вспомнить похороны и беседу, что тогда вышла между ними около пруда. Ему оставалось лишь ухватиться за одну из реплик, и слова «Ты упомянул похороны» уже просились с его губ, но мельник испугался этого решительного шага и предпочел послушать, как друг будет развивать тему излишней привязанности к мирскому.

Лесничий же приписал молчаливость мельника его незаинтересованности в религиозных проблемах. Якоба необходимо пробудить! Эта сложная, замкнутая натура, к тому же прошедшая благодаря своей утрате очищение страданием, наверняка открыта для Божьей благодати и в бессознательной полудреме только ждет ее пробуждающего прикосновения…

Когда они добрались до избушки помощника на краю леса и лесничий отдал распоряжения старому Оле, друзья пошли обратно не по тропе, а чащей, так что побочные разговоры отпали сами собой.

Отодвинув в сторону мешавшие ему ветви, мельник ступил на опушку. В каких-нибудь ста шагах впереди был залитый солнцем ельник, между тонкими стволами которого проглядывал беленый флигель. Якоб и не подозревал, что они настолько близко от дома: это было то самое место, где к ним выскочила Енни. Гектор с лаем умчался, чтобы возвестить об их возвращении. Лесничий вышел чуть правее мельника; улыбаясь, он выпутал из вьющейся светлой бороды застрявшую там паутину и, сняв фуражку, рукавом отер со лба капельки пота.

— Вот видишь, как мы быстро вернулись!

Мельник глубоко воткнул посох в податливую влажную землю.

— Ты помнишь, — непривычно торжественным тоном обратился он к лесничему, — помнишь день похорон, когда мы с твоей сестрой стояли около прудика в саду?

— Еще бы не помнить… Я помню и все, что тогда было сказано, слово в слово.

— Прекрасно… Значит, ты знаешь, что моя покойная жена в последние дни много думала о Ханне, и думала очень серьезно.

— Конечно. Ты рассказывал об этом… хотя, мол, она и не говорила о сестре вслух.