Эрвин Штриттматтер - Чудодей

— Отруби, — сказал Густав.

Казалось, они услышали беззвучный вскрик мастера, но начальник финансовой части энергичным жестом указал на Станислауса:

— Убеждения?

Ответил ему хозяин:

— Оба за работу, хлеб и мир, господин начальник.

Начальник опять подошел к Густаву. Хозяин задрожал.

— Отставной?

— Ландштурм, — сказал Густав и уже почти на нос надвинул свою шляпу. Хозяин и высокий гость остались довольны.

Перед уходом начальник постучал пальцем по стенке печи:

— Печь!

Он был рад и горд, что узнал все предметы в пекарне.

Спустя два дня пришло официальное распоряжение начальника финансовой части: ежедневно выпекать солдатского хлеба еще на триста ковриг больше.

Хозяин привел с черного хода еще одного подмастерья и сказал Густаву:

— Человек без документов. Ничего не поделаешь, заказ.

Новый подмастерье уселся на мешок с отрубями, снял шляпу и бросил ее на бочку. Голова его была обрита наголо. Один глаз неподвижно смотрел вдаль. Он втянул носом воздух, вздрогнул и проговорил:

— Поганцы, протокольные души!

Людвиг Хольвинд, новый подмастерье, развлек всю пекарню. Выяснилось, что у него есть все мыслимые документы, просто у него на эти бумажки совсем особый взгляд, и он носит их на груди зашитыми в мешочек только на случай своей смерти. На его могильном камне не должно стоять вымышленное имя, но живым он хочет что-то значить без всяких документов. Баста и аминь!

— Да кто ж тебе камень-то на могилу поставит, бедолага? — спросил Густав, опять скрывшийся под полями шляпы.

Стеклянный глаз Людвига сверкал пока еще дружелюбно, тогда как второй глаз был уже злющий. Он смотрел на Густава разными глазами.

— Когда я умру, у меня на могиле камень будет побольше, чем у тебя.

Густав, этот шишковатый белый гриб, буркнул:

— С твоей бы силой воображения да мельницы вертеть!

Людвиг c грозным видом подступил к Густаву. Безусловно, глаз он потерял не от девичьих поцелуев. Станислаус схватился за противень:

— Ты здесь еще без году неделя!

Тут Людвиг опомнился, его занесенная для удара рука опустилась на стопку противней. А Густав сдвинул шляпу со лба и первый раз посмотрел в лицо Станислауса. Станислаус смотрел в его маленькие, добрые, отеческие глаза.

Всю весну и лето солнце неустанно вставало возле шарообразной башни водокачки и заходило возле похожей на указательный палец башни католической церкви. Оно все время было на небе и словно бы говорило со всеми почти каждый летний день. Заслуживали ли жители маленького городка такого постоянства? Ни в коей мере. Но ведь это было солнце, и ему ничего не оставалось, как быть солнцем, то есть светить, отбеливать белье, согревать бедняков, покрывать загаром спины, сушить сыр, доводить до спелости зерно, лечить ревматизм, прогревать воду для купания в морях и реках, заменять электрический свет, беспощадно валить и всячески затруднять дела торговцев мороженым.

Станислаус вновь углубился в свою книгу о Вселенной, о Земле и человечестве. Он опять начал рассматривать все предметы и явления с научной точки зрения. Небезызвестная сирень, к примеру, цвела только затем, чтобы производить семена и размножаться. И аромат ее конечно же предназначался не для людей, а для самых обыкновенных ночных жуков и оплодотворителей. Человек живет среди цветов, растений и животных, берет себе все, что ему подходит, получает все, что ему нравится. Берет молоко у коровы и пьет его, берет яйца у птиц и ест их, сдирает шкуру с животных и одевается в меха. Настоящий паразит, из всего на земле извлекающий выгоду, — это человек, и давно ему пора начать духовно развиваться. Но на этом пути ему довольно-таки сильно мешает любовь.

— Как у тебя обстоит с любовью, Людвиг?

— Это болезнь юношей.

Да, говорят, и научные трактаты Станислауса это подтверждают.

— Я женюсь, когда приходит охота. Одна ночь — и никаких тебе законов и дерьмовых документов. Человек — существо свободное.

— Но хлеб-то он должен жрать, — вмешался Густав.

— Ничего он не должен! — Людвиг вскочил, изо рта у него посыпались крошки.

Густав не вытерпел:

— По тебе не скажешь, что ты питаешься только воздухом из столовых, полными солнечными затмениями и сухими грозами.

И в самом деле, Людвиг отнюдь не был аскетом и пищу вовсе не презирал. Задница его распирала штаны, и вмятины, которые она оставляла на его любимых креслах — мешках с мукою, — от месяца к месяцу становились все глубже.

Но не только вспыльчивость и строптивость были свойственны Людвигу. Он оставил недоеденным свой завтрак, сел на очередной мешок с мукою, покурил немножко, почувствовал себя непонятым и загрустил.

— В один прекрасный день ты откроешь газеты и прочтешь — неизвестный убил канцлера. Тогда ты обо мне вспомнишь. Я освобожу вас и сложу за вас свою голову, рабы закона. — Едва он это произнес, как глаза его наполнились слезами, даже стеклянный глаз не пощадила великая печаль. Станислаусу стало его жалко.

Настала осень. Мир сделался серым. Появилось множество ворон. Отовсюду тянуло сыростью. Деревья оголились. Пекари пекли солдатский хлеб. Солдаты ели этот хлеб и заодно учились убивать человека в ближнем бою. Урра!

Станислаус обнаружил в городе платную библиотеку. И теперь он читал, как изголодавшийся человек ест, попав в кладовку. Там были книги, состоявшие исключительно из стихов, и другие, исследующие человеческую душу и прочие незримые предметы. Но Станислаус читал и книги о разведении породистых свиней, об «умении держать себя в гостиной», о путешествиях на северных оленях и о катании на лыжах. Ему все было любопытно, и в голове царила полная неразбериха. Он признавал правоту всех и не признавал ничьей. Ему нравилась как язвительность Густава, так и протест Людвига против любой законности.

Людвиг презирал всякий, даже самый малый закон. Он никогда не стучался, перед тем как войти к Станислаусу.

— Одолжи мне пять марок, все, что я заработал за неделю, уже испарилось.

Станислаус дал Людвигу пять марок:

— Вот, возьми, ты, верно, хочешь купить себе модную шляпу. Осень на дворе.

— Шляпу? Чтоб я выглядел, как всякий другой! Я женюсь. Сегодня вечером!

На другое утро место Людвига возле квашни пустовало. Станислаус нашел Людвига уже готовым в дорогу. Зубная щетка и гребешок торчали из нагрудного кармана пиджака. В боковые карманы Людвиг напихал свои подушки. Это были газеты, серые, лоснящиеся, сальные, с вытертым шрифтом.

— Ну, я вижу, ты переезжаешь к своей женушке.

— На меня наденут кандалы. Мне надо удирать. Ты знаешь мою высокую задачу.