Халлдор Лакснесс - Самостоятельные люди. Исландский колокол

— Что это значит?

Через некоторое время ученый муж простонал сквозь слезы:

— Йо-о-оун Мартейнссон. — Он повторял эти слова, не будучи в состоянии произнести еще что-либо.

— Ты выпил? — спросил его господин.

— О-он был здесь, — простонал ученый из Гриндавика. — Он, certe [176] Конечно (лат.) . , был здесь. Боже, помоги мне.

— Вот оно что, — сказал Арнас Арнэус. — Опять что-нибудь пропало?

— Боже, смилуйся надо мной, бедным грешным человеком, — сказал почтенный уроженец Гриндавика.

— Чего не хватает? — спросил Арнас Арнэус.

Йоун Гудмундссон Гриндвикинг поднялся со скамьи у стола, бросился на колени перед своим учителем и признался, что пропала книга из книг, драгоценность из драгоценностей — «Скальда».

Арнас Арнэус отвернулся от плачущего, подошел к шкафу в боковой нише, где были заперты самые ценные сокровища, вынул ключ, открыл шкаф и взглянул на то место, где он хранил сокровище, самое ценное, по его мнению, на северном полушарии — книгу древних сказаний ушедших поколений, написанную на их подлинном языке. Там, где она стояла, зияло пустое место.

Арнас Арнэус некоторое время смотрел в открытый шкаф, на пустое место. Потом закрыл дверцы. Он прошелся по залу, повернулся, остановился, наблюдая за старым studiosus antiquitatum, который по-прежнему стоял на коленях, закрыв лицо костлявыми руками, и дрожал. Его заплатанные башмаки свалились с ног, обнажив дырявые чулки.

— Встаньте-ка, я дам вам выпить, — сказал Арнас Арнэус, открыв маленький угловой шкаф, налил что-то из бутылки в старую оловянную стопку, помог своему секретарю подняться и дал ему выпить.

— Бог да вознаградит вас, — прошептал Йоун Гудмундссон Гриндвикинг, и только после того, как он осушил стопку, у него хватило мужества посмотреть своему господину в лицо.

— А я-то ведь почти не сплю по ночам, — сказал он. — И когда я на рассвете спустился сюда, чтобы переписывать для вас сагу о Марии, и, как всегда, заглянул в шкаф, «Скальды» там не было. Она исчезла. Он был здесь в тот единственный час, после полуночи, когда я спал. Но как он проник сюда?

Арнас Арнэус, стоя с бутылкой в руке, принял пустую стопку от писца.

— Хочешь еще, старина? — спросил он.

— Господин мой, я не должен пить так много, дабы не смешать вино с истинным утешением, каковое дарует дух богини учености, — сказал он. — Еще одну маленькую стопку, дорогой господин. Я ведь скорее заслужил от вас розги за то, что этот дьявол в человеческом образе смог еще раз прокрасться мимо меня, пока я спал. Я вспомнил, что мне рассказывали вчера: что этого мошенника и висельника видели несколько дней тому назад. Он ехал вместе с графом Бертельшельдом, разодетый в новое платье, и направлялся ни больше, ни меньше как к погребку ратуши. Говорят, что граф заказал ему там жареных куропаток на вертеле. Что мне делать?

— Еще одну? — предложил Арнас Арнэус.

— Бог да вознаградит вас за вашу доброту к бедняку из Гриндавика, — сказал секретарь.

— Vivat, crescat, floreat [177] Да здравствует, растет, процветает (лат.) . Мартиниус, — сказал Арнэус, подняв руки, пока секретарь пил. Затем он заткнул бутылку пробкой и запер ее и оловянную стопку в угловой шкаф.

— Я знаю, что мой господин шутит, а сердце у него истекает кровью, — сказал секретарь. — Но скажите мне откровенно: неужели городская стража и жандармерия не сильнее Йоуна Мартейнссона? Неужели соборный капитул, священники и воины не в состоянии все сообща возбудить дело против него? Мой господин, вас так высоко ставят в суде, вы могли бы засадить такого человека в тюрьму.

— К сожалению, я полагаю, что больше меня нигде высоко не ставят, — сказал Арнас Арнэус, — даже в суде. Йоун Мартейнссон побеждает меня всюду. Теперь он выиграл еще и процесс по делу Брайдратунги, который он вел против меня на деньги исландских купцов.

Гриндвикинг сначала был так ошеломлен, что, как рыба, раз за разом открывал рот, из которого не вырывалось ни звука, наконец он простонал:

— Неужели это воля Христа, чтобы дьявол захватил власть над всем миром.

— Деньги исландских купцов высоко котируются, — сказал Арнас Арнэус.

— Нет ничего удивительного в том, что он продался исландским купцам, чтобы вести нечестивый процесс против человека, который неоднократно оказывал ему благодеяния, против оплота нашей родины, — ведь он дошел до того, что отправился в Исландию скупать книги и рукописи для шведов. Из всех зол, которые могут постигнуть исландцев, самое худшее — это служить шведам, отрицающим, что мы — народ, и утверждающим, что исландские книги принадлежат готам и вестготам. Неужели и «Скальда» теперь попадет в их руки и будет называться сагой вестготов?

Арнас Арнэус опустился на скамью и откинулся назад, лицо его было бледно, глаза полузакрыты, он рассеянно провел рукой по своим небритым щекам и зевнул.

— Я устал, — сказал он.

Писец все еще стоял на том же самом месте, наклонившись вперед и съежив плечи. Он шмыгнул носом и посмотрел испытующе на своего господина и учителя. Затем потер нос и поднял ногу. Но слезы вновь полились из глаз бедного ученого, он забыл обо всех своих нелепых повадках, которые отличали его от других людей, и вновь закрыл лицо узловатой, грубой рукой кузнеца.

— Что такое еще, Йоун? — спросил Арнас Арнэус.

И Йоун Гудмундссон Гриндвикинг ответил сквозь слезы:

— У моего господина нет друзей.

Около девяти часов утра, когда зеленщик уже обошел все дворы и охрип от крика, вязальщик метел здорово напился, а точильщик из породы мошенников бродил со своим точилом от двери к двери, по главной улице Копенгагена шел человек. На нем был ветхий кафтан, очень старая шляпа с высокой тульей и стоптанные башмаки. Он шел большими шагами и такой странной походкой, которая, по-видимому, свидетельствовала о его безупречной нравственности. Лицо его было чуждо всему окружающему, казалось, он вовсе не видел города с его башнями и человеческим муравейником, не ощущал времени.

Его не интересовало ни мертвое, ни живое, — таким пустым миражем был для него этот город, который случаю было угодно сделать местом его жительства.

— Вот идет безумный Гриндевиген, — шептали соседи друг другу, когда он проходил мимо.

В переулке, выходившем на канал, почтенный человек остановился и огляделся, как бы желая убедиться, что он на верном пути. Затем направился к воротам, прошел через двор, вступил в темные сени и, найдя нужную ему дверь, постучал несколько раз. За дверью долго не подавали никаких признаков жизни, но Гриндвикинг все продолжал стучать, пока не потерял терпения и не закричал в замочную скважину:

— Я же знаю, шельма, что ты не спишь, а только притворяешься!