Халлдор Лакснесс - Самостоятельные люди. Исландский колокол

— Почему король всегда должен беспокоиться о том, чтобы добыть этим людям все больше и больше веревок? Тут лежит еще одно прошение о веревках. Зачем исландцам столько веревок?

— Да, я слышал, что прошение к королю, которое я в позапрошлом году обнаружил у Гюльденлеве, пролежав у него семь лет, наконец попало сюда.

— Мы не желаем, чтобы исландцы ловили больше рыбы, чем нам нужно. Когда мы снова будем воевать со шведами, они получат больше веревок и даже крючки в придачу.

— Ваша милость предпочитает, чтобы король покупал зерно для народа в неурожайный год, но не разрешал этому народу ловить рыбу?

— Я никогда этого не говорил, — сказал государственный советник. — Я считаю, что в Исландии у нас никогда не было достаточно твердой власти, чтобы раз и навсегда покончить с бродящей по стране распущенной сволочью и чтобы позволить тем немногим порядочным людям, которые там есть, не боясь нищих и воров, беспрепятственно ловить рыбу, нужную Компании, и добывать ворвань, нужную Копенгагену.

— Могу я сообщить это альтингу от имени вашей милости?

— Вы можете здесь, в канцелярии, клеветать на нас перед лицом исландцев, сколько вам заблагорассудится. Безразлично, что говорят или думают исландцы. Никто лучше вас, милостивый государь, не знает, что исландцы — бесчестный народ. Разрешите предложить вам, высокородный господин, варенья?

— Благодарю, ваша милость, — сказал Арнас Арнэус. — Но если мой народ лишился чести, то к чему мне варенье?

— Ни один человек, когда-либо посланный в Исландию королем, не лишал этого народа чести в такой степени, как вы, милостивый государь.

— Я стремился к тому, чтобы исландцы пользовались законом и правом, — сказал Арнас Арнэус.

— Ах, не все ли равно, по каким законам судят исландцев? Канцелярия имеет доказательства, что это плохой народ, все его лучшие представители в древние времена поубивали друг друга, пока не осталась кучка попрошаек, воров, прокаженных, завшивевших и пьяниц.

Арнэус продолжал курить с отсутствующим выражением лица, он тихонько бормотал про себя латинские слова, как бы в рассеянности цитируя строки стихотворения:

— Non facile emergunt quorum virtutibus obstat res angusta domi [186] Трудно выбиться тем, чьим доблестям служит преградой скудость дома родного (лат.) . Стих из Ювенала, Сатиры, III, 164–165. (Прим. Л. Г.). .

— Да, я знаю, что в Исландии не найдется ни одного нищего священника, не знающего наизусть «Donat» и днем и ночью не призывающего классиков в свидетели. Их прошения к его величеству до такой степени напичканы ненужной ученостью, что сам черт не поймет, что нужна-то им всего-навсего веревка. По-моему, человеку, у которого нет веревки, не нужна латынь. Вернусь к тому, что я хотел сказать: немногих порядочных людей, еще оставшихся в Исландии, вы лишили доброго имени, подобно старому честному Эйдалину; он был верен своему королю, а вы сделали его на старости лет бесчестным нищим, и это свело его в могилу.

— Это правда, мой приезд туда привел к тому, что некоторые исландцы — сторонники короля — лишились чести, зато беззащитные вновь обрели свою честь. Если бы народ умел удерживать выигранную победу, ему не пришлось бы в будущем так трепетать перед властями и бояться за свою жизнь.

— И все же вы, милостивый государь, недовольны. Помимо всего прочего, вы принялись различными высосанными из пальца процессами преследовать даже благодетелей острова, честных датских граждан, благочестивых купцов, подвергающих свою жизнь опасности, ради того чтобы привезти этому народу все необходимое для жизни, многие из них погибают в пучинах моря, окружающего эту пустынную страну. Распространяется клевета, — и главный ее источник — вы, — будто бы цель торговли с исландцами — получение прибыли. Простите нас, милостивый государь, за то, что мы, будучи лучше осведомлены, придерживаемся другого мнения. Мы, датчане, всегда вели торговлю с исландцами только из чувства сострадания. И когда его величество взял себе монопольное право на исландскую торговлю, то исключительно ради того, чтобы воспрепятствовать иностранцам держать в экономическом угнетении этот нищий народ.

Пока государственный советник говорил, брадобрей продолжал натирать его лицо одной мазью за другой, гость же сидел, чувствуя себя в высшей степени удобно, и, покуривая, наблюдал за процедурой.

— Это правда, — сказал он наконец своим спокойным голосом, почти равнодушно, — в старые времена цены гамбуржцев не всегда считались выгодными в Исландии. Однако знающие люди полагают, что положение с тех пор не улучшилось, а скорее ухудшилось, — как при благочестивых купцах из Хельсингёра, так и при Компании. А что касается господ коллег и компаньонов по исландской торговле, то излишне сожалеть об их судьбе, поскольку они держат в своей свите тех исландцев, которых особенно ценят.

— Мы не держим ни в свите, ни на службе никаких особых исландцев, которых мы предпочитали бы другим, мы стремимся быть верными слугами и истинными помощниками всего острова.

— Гм, — заметил Арнас Арнэус. — Йоуну Мартейнссону сейчас хорошо живется.

— Йоун Мортенсен, — произнес государственный советник. — Я никогда не слышал этого имени.

— Датчане не знают, о ком речь, когда называешь его имя, — сказал Арнас Арнэус. — Но он — единственный исландец, к которому они находят путь. Некоторые другие нации — тоже.

— Разве в датских книгах сказано, что исландцы ведут свой род от предателей родины и морских разбойников, если не от ирландских рабов, — это, очевидно, написано в ваших собственных книгах, — сказал государственный советник, откинувшись еще удобнее и наслаждаясь притираниями. — Но что у вас на сердце, милостивый государь?

— Мне предложили быть штатгальтером Исландии, — сказал Арнас Арнэус.

— Парикмахер, — сказал государственный советник, с трудом поднимаясь. — Довольно! Убери свои мази! От них воняет. Убирайся! Чего ты ждешь? Для кого ты шпионишь?

Брадобрей испугался, поспешно обтер государственного советника, сложил свои банки и все время кланялся, заверяя, что он простой человек, который ничего не слышал и не видел, а если бы даже и хотел слышать, то ничего бы не понял. Когда он исчез, пятясь задом, государственный советник поднялся со стула, повернулся к спокойно и упрямо сидевшему профессору датской древней истории и спросил наконец, что за новость сообщил ему гость.

— Что вы сказали, мосье?

— По-моему, я ничего особенного не сказал, — ответил Арнас Арнэус. — Мы говорили о Йоуне Мартейнссоне, поверенном исландских купцов, великом победителе.

— Что вы сказали о штатгальтере? Кто будет штатгальтером и чьим?

— Вашей милости это известно лучше, чем мне, — ответил Арнас Арнэус.