Эмиль Золя - Истина

Въ одной группѣ почтенный старецъ каялся въ своемъ заблужденіи; другой признавался, какъ преслѣдовалъ свистками арестованнаго Симона и теперь стоитъ и ждетъ его возвращенія, желая загладить привѣтливыми криками былую несправедливость; его внукъ, еще совсѣмъ молодой человѣкъ, бросился ему на шею и цѣловалъ его въ порывѣ восторга, растроганный до слезъ. Маркъ былъ сильно взволнованъ этой сценой и двинулся дальше, прислушиваясь къ голосу народа. Вдругъ онъ остановился. Ему бросилась въ глаза фигура Полидора; пьяный, одѣтый въ лохмотья, онъ имѣлъ ужасный видъ; рядомъ съ нимъ стоялъ братъ Горгій, одѣтый въ черный, грязный сюртукъ, безъ признаковъ бѣлья. Онъ не былъ пьянъ и, выпрямившись во весь свой ростъ, обводилъ толпу суровымъ взглядомъ; глаза его горѣли трагическимъ блескомъ. Маркъ слышалъ, какъ Полидоръ, съ упрямствомъ пьянаго идіота, дразнилъ Горгія намеками на то преступленіе, о которомъ говорила вся толпа. Онъ повторялъ, заикаясь:

— Что, старина, помнишь, какъ было дѣло съ прописью? А? Что? Пропись? Вѣдь я ее стащилъ, и она была у меня въ карманѣ, и я былъ такъ глупъ, что отдалъ ее тебѣ, когда ты меня провожалъ!.. Ахъ, эта проклятая пропись!

Эти слова объяснили Марку все; они мелькнули, точно молнія среди мрака. Теперь онъ зналъ всю истину. Эта пропись, отобранная у Полидора, находилась въ карманѣ брата Горгія въ тотъ вечеръ, когда было совершено преступленіе, и вмѣстѣ съ нумеромъ «Маленькаго Бомонца», смятая, была засунута въ ротъ несчастной жертвы.

— Но… мы были съ тобой пріятели, старина, и потому молчали о нашихъ дѣлишкахъ! Мы любили другъ друга! А? Помнишь? А все-жъ-таки, еслибы я сказалъ? Помнишь старую тетку Пелажи?

Полидоръ все повторялъ свои гнусные намеки, не обращая вниманія на окружающую толпу; а Горгій только слегка оборачивался въ его сторону, бросая ему презрительные взгляды, въ которыхъ, однако, чувствовалась былая нѣжность.

Увидѣвъ Марка, Горгій понялъ, что тотъ не могъ не слышать словъ Полидора, и закричалъ на своего друга, приказывая ему замолчать.

— Смирно, жалкій пьяница! Молчи, развратникъ! Отъ тебя разитъ мерзостью порока, и ты имъ заражаешь и меня! Молчи, падалъ, я хочу говорить; я одинъ, я хочу покаяться въ своемъ злодѣяніи, чтобы Господъ сжалился надо мною и простилъ меня!

Обращаясь къ Марку, который слушалъ молча, потрясенный до глубины души, Горгій сказалъ:

— Вы слышали, — не правда ли? Пусть же слышатъ всѣ! Въ моей душѣ давно горитъ желаніе покаяться передъ людьми, какъ я покаялся передъ Богомъ, чтобы достичь высшаго блаженства. Вся эта толпа возмущаетъ меня: она ничего не понимаетъ, — она повторяетъ съ проклятіемъ мое имя, точно я одинъ виноватъ; пусть же она узнаетъ, что есть другіе преступники, кромѣ меня.

Несмотря на свои семьдесятъ лѣтъ, Горгій легкимъ движеніемъ прыгнулъ на каменный фундаментъ рѣшетки, окружавшей садъ того дома, на порогѣ котораго невинный Симонъ долженъ былъ праздновать свое торжество. Ухватившись рукою за эту рѣшетку, Горгій обернулся лицомъ къ толпѣ. Онъ, дѣйствительно, въ продолженіе цѣлаго часа слышалъ изъ устъ народа свое имя. повторяемое съ проклятіемъ, какъ нѣчто гнусное и преступное. Имъ постепенно овладѣвало лихорадочное мужество злодѣя, готоваго покаяться въ своемъ злодѣяніи и вмѣстѣ съ тѣмъ бросить въ лицо этой толпы горделивый вызовъ, что онъ, Горгій, осмѣлился совершить такое неслыханное преступленіе. Ему было невыносимо слушать, что всѣ обвиняютъ только его, его одного, что вся тяжесть грѣха обрушивается исключительно на его плечи, и что всѣ, повидимому, забыли сообщниковъ этого преступленія. Наканунѣ, побуждаемый голодомъ, онъ стучался въ дверь отца Крабо, скрывавшійся въ чудномъ помѣстьѣ Дезирадѣ; но его вытолкали въ шею, бросивъ ему двадцать франковъ со словами, что это послѣдняя подачка, и чтобы онъ больше сюда не совался. Почему же отецъ Крабо не каялся въ своихъ преступленіяхъ, какъ это дѣлалъ онъ, Горгій? Конечно, полное признаніе не заставитъ отца Крабо выдавать ему деньги, но онъ сильнѣе жаждалъ мести, чѣмъ денежной помощи; бросивъ своихъ враговъ въ геенну огненную, онъ тѣмъ самымъ уготовитъ себѣ мѣсто въ раю, а всенародное покаяніе смиритъ его гордую душу и приблизитъ ее къ вѣчному спасенію.

И вотъ началось нѣчто поразительное, небывалое. Широкимъ движеніемъ руки Горгій стремился приковать къ себѣ вниманіе всей этой громадной толпы и прокричалъ рѣзкимъ, пронзительнымъ голосомъ, который разнесся по всей площади:

— Слушайте меня, слушайте, я все вамъ скажу!

Но сперва никто не обратилъ на него вниманія; никто не хотѣлъ его слушать. Онъ долженъ былъ повторить свой крикъ два, три раза съ возрастающею, отчаянною энергіею. Наконецъ стоявшіе поблизости замѣтили его и взволновались; старики узнали его, и скоро имя его облетѣло всѣхъ присутствующихъ, и всѣ невольно вздрогнули и умолкли. Полная тишина водворилась на всей площади, залитой солнцемъ.

— Слушайте меня, слушайте, я все вамъ скажу! — повторялъ Горгій, вытянувшись во весь свой ростъ на фундаментѣ рѣшетки, блѣдный, страшный, съ горящшгъ безумнымъ взоромъ; его носъ хищной птицы на изможденномъ лицѣ, его искривленный ротъ, вся его высохшая фигура въ грязномъ сюртукѣ имѣла угрожающій видъ; онъ походилъ на привидѣніе, вырвавшееся изъ мрака прошлыхъ временъ, и глаза горѣли огнемъ возмездія.

— Вы говорите объ истинѣ и справедливости — и вы ничего не понимаете, ничего!.. Вы обвиняете меня одного; вы обрушиваете на меня свое негодованіе; но есть другіе согрѣшившіе, — вина ихъ больше моей вины! Я могъ совершить преступленіе, но другіе натолкнули меня на него, скрыли его и тѣмъ усугубили злодѣяніе. Сейчасъ вы убѣдитесь въ томъ, что я смѣло признаюсь въ своемъ грѣхѣ, какъ на исповѣди. Но почему же я стою здѣсь одинъ, готовый къ покаянію? Почему здѣсь, около меня, нѣтъ другого, всесильнаго человѣка, отца Крабо, готоваго упасть въ прахъ и унизить свою гордыню? Пусть онъ придетъ, пусть его извлекутъ изъ убѣжища, которое онъ себѣ создалъ, и пусть онъ присоединитъ свой голосъ къ моему въ эту торжественную минуту возмездія!.. Иначе я самъ все скажу, я прокричу о его грѣхѣ, потому что я, презрѣнный грѣшникъ, я выше его, я готовъ къ покаянію!

Онъ откровенно раскрылъ всѣ тайны іезуитскихъ происковъ, всѣ дѣянія этихъ людей, погрязшихъ въ роскоши и порокахъ. Его излюбленной идеей было то, что эти люди погубили церковь, что они своею уступчивостью погубили истинно христіанскій духъ. самоотреченія и высокаго сподвижничества. Онъ готовъ былъ воздвигнуть въ самомъ Парижѣ громадный костеръ и сжечь на немъ всѣхъ отступниковъ и тѣмъ смягчить гнѣвъ карающаго божества.

Онъ кричалъ внѣ себя:

— Когда грѣшникъ кается, онъ получаетъ прощеніе! Развѣ есть люди безъ грѣха? Всякая плоть немощна, и духовное лицо, впавшее въ грѣхъ, должно принести покаяніе, какъ обыкновенный смертный; покаявшись, онъ снова становится чистымъ, достойнымъ получить блаженство… Я покаялся въ своемъ грѣхѣ отцу Ѳеодосію, и онъ далъ мнѣ отпущеніе. И послѣ того каждый разъ, когда я лгалъ, когда мои начальники приказывали мнѣ лгать, я шелъ въ исповѣдальню и выходилъ оттуда съ чистой душой. Увы! Я часто и сильно грѣшилъ, — на меня посылалось испытаніе свыше, дьяволъ искушалъ мою плоть. Я колотилъ себя въ грудь до боли, и колѣни мои были въ болячкахъ, оттого, что я ползалъ по каменнымъ плитамъ. Я все искупилъ, я чистъ передъ людьми; у меня одинъ судья — Богъ, я — Его смиренный слуга. Онъ отпустилъ мнѣ грѣхи, и если я теперь всенародно каюсь, то лишь для того, чтобы цѣною этого послѣдняго униженія достигнуть высшаго блаженства.