Эмиль Золя - Истина

Горгій продолжалъ свою ожесточенную рѣчь, одинъ, въ своемъ. нагломъ презрѣніи, передъ этою громадною толпою. Ротъ его искривился, обнаживъ волчьи зубы, и лицо его дышало злобною жестокостью. Полидоръ, сперва испуганный его рѣчью, вскорѣ свалился къ его ногамъ у самой ограды; винные пары лишили его сознанія, и онъ впалъ въ тяжелый сонъ. Толпа, въ ожиданіи обѣщаннаго признанія, сохраняла свое мертвое молчаніе, но ей уже начала надоѣдать эта нескончаемая болтовня. Что ему нужно? Зачѣмъ онъ просто не говоритъ, какъ было дѣло? Къ чему такое длинное вступленіе, когда десяти словъ было довольно, чтобы признаться во всемъ. Поднялся глухой ропотъ недовольства; но Маркъ, внимательно слѣдившій за словами Горгія, успокоилъ толпу движеніемъ руки. Горгій не обращалъ вниманія на выраженіе недовольства: онъ продолжалъ повторять своимъ рѣзкимъ голосомъ, что готовъ мужественно принести покаяніе, но пусть же и съ другихъ будетъ сорванъ лицемѣрный покровъ, и пусть они предстанутъ передъ лицомъ толпы въ своей безобразной порочности.

Внезапно его голосъ дрогнулъ; онъ ударилъ себя въ грудь, какъ бы подъ вліяніемъ внезапнаго приступа отчаянія.

— Я — грѣшникъ, великій грѣшникъ! Слушайте меня, слушайте, — я все вамъ скажу.

И онъ открылъ свою преступную душу, обнажилъ ее передъ лицомъ народа, разсказавъ о томъ, какъ онъ предавался обжорству, пьянству и самымъ противоестественнымъ грѣхамъ. Еще будучи ребенкомъ — имя его было Жоржъ Плюме — и обладая хорошими способностями, онъ не любилъ работать, а шлялся по окрестностямъ, приставая къ крестьянскимъ дѣвушкамъ. Его отецъ, Жанъ Плюме, бывшій браконьеръ, получилъ мѣсто лѣсного сторожа у графини Кедевиль. Мать его была бродяга, которую отецъ взялъ къ себѣ въ домъ; родивъ мальчика, она безслѣдно исчезла. Отца его принесли однажды домой мертвымъ, на носилкахъ; его подстрѣлилъ браконьеръ, его бывшій товарищъ по воровству. Мальчикъ росъ вмѣстѣ съ внукомъ графини, Гастономъ, такимъ же лѣтянемъ и шалуномъ, который предпочиталъ наукѣ погоню за дѣвушками, ловлю раковъ въ рѣкѣ и охотно лазилъ на деревья, чтобы разрушать птичьи гнѣзда. Въ то время онъ познакомился съ отцомъ Филибеномъ, воспитателемъ Гастона, и отцомъ Крабо, бывшимъ тогда полноправнымъ хозяиномъ помѣстья Вальмари, во всемъ блескѣ своего величія. Горгій въ короткихъ словахъ описалъ смерть Гастона, единственнаго наслѣдника, тайну, которую онъ до сей поры хранилъ въ глубинѣ души; мальчика толкнули въ рѣку, а затѣмъ сказали, что онъ погибъ нечаянно; послѣдствіемъ этого факта была законная передача всего помѣстья отцу Крабо.

Горгій снова ударилъ себя кулаками въ грудь и совершенно разбитымъ отъ волненія голосомъ продолжалъ:

— Я — грѣшникъ, великій грѣшникъ! Но мои начальники совершали худшія преступленія и подавали мнѣ дурной примѣръ. Да проститъ Господь мои и ихъ прегрѣшенія!

Въ толпѣ пронесся ропотъ негодованія. Поднялись сжатые кулаки, голоса кричали о возмездіи, а Горгій продолжалъ свою исповѣдь, раскрывая одинъ за другимъ тѣ факты, которые подозрѣвалъ Маркъ. Горгій поступилъ въ монахи; онъ отдалъ свою грѣшную плоть на служеніе клерикаламъ. Рыданіе вырвалось изъ его груди, когда онъ наконецъ дошелъ до разсказа о своемъ злодѣяніи.

— Да, ребенокъ сидѣлъ одинъ въ своей комнаткѣ! Это былъ ангелъ. Я только что проводилъ ученика домой и, возвращаясь по пустынной площади, подошелъ къ окну и заглянулъ въ освѣщенную комнату. У меня не было никакого грѣховнаго побужденія, — я хотѣлъ только побранить ребенка, что онъ не закрылъ окна. Вы знаете, что я говорилъ съ нимъ, просилъ его показать мнѣ картины, хорошенькія, красивыя картинки, еще пропитанныя ладаномъ… Затѣмъ, затѣмъ дьяволъ смутилъ меня и заставилъ прыгнуть въ окно, чтобы ближе разсмотрѣть картинки; сердце мое уже забило тревогу, кровь бросилась въ голову и пламя ада бушевало въ моей груди. Минута была ужасная!

Весь народъ слушалъ, затаивъ дыханіе, охваченный ужасомъ передъ тою преступною тайною, которая открывалась во всей своей ужасающей низости. Всѣ невольно содрогались передъ картиной преступленія, съ которой срывалась послѣдняя завѣса. Маркъ стоялъ съ поблѣднѣвшимъ лицомъ: наконецъ вся правда выступала наружу послѣ столькихъ годовъ ужасной лжи, вся сцена преступленія являлась именно такою, какою онъ себѣ ее представлялъ; не спуская глазъ, смотрѣлъ онъ на гнуснаго преступника; Горгій, охваченный безумнымъ порывомъ, продолжалъ говорить все, безъ утайки.

— Да, ребенокъ сидѣлъ прелестный, со своею бѣлокурою головкой, вьющимися волосами. Онъ казался однимъ изъ тѣхъ ангельчиковъ, которые были изображены на картинкахъ; сквозь сорочку сквозило его крошечное тѣльце, искривленное горбомъ. Убить его! Развѣ мнѣ это приходило на умъ! Онъ былъ такой хорошенькій, я такъ его любилъ, что не тронулъ бы волоса на его головѣ! Но змѣй искушенія уже вкрался въ мою душу, — я ласкалъ ребенка нѣжными словами, еле прикасаясь къ его тѣлу… Я сѣлъ у стола, разсматривая картинки, и посадилъ ребенка къ себѣ на колѣни. Сперва онъ былъ вполнѣ довѣрчивъ и прижался ко мнѣ, но затѣмъ, когда мною овладѣлъ дьяволъ, онъ сталъ кричать, такъ ужасно кричать! Эти крики, — я ихъ слышу до сихъ поръ!

Съ Горгіемъ дѣлался настоящій припадокъ: лицо перекосилось, на губахъ выступила пѣна. Все тѣло вздрагивало и корчилось. Въ послѣднемъ порывѣ отчаянной рѣшимости онъ воскликнулъ:

— Нѣтъ, дѣло было не такъ, — это я нарочно прикрашиваю свое мерзкое злодѣяніе. Надо сказать все, все!

И онъ раскрылъ свое ужасное преступленіе съ такими отвратительными подробностями, отъ которыхъ волосы становились дыбомъ. Онъ разсказывалъ, какъ свалилъ ребенка на полъ, какъ истязалъ его, не скрывая ни единаго изъ своихъ противоестественныхъ побужденій. Онъ повѣдалъ о томъ ужасѣ, который охватилъ его, когда жертва его начала кричать; онъ долженъ былъ скрыть свое преступленіе; въ ушахъ у него шумѣло, и ему казалось, что онъ слышитъ топотъ жандармовъ, которые приближались, чтобы его схватить. Охваченный ужасомъ, онъ искалъ какой-нибудь предметъ, чтобы заткнуть ротъ своей жертвы, и, сунувъ руку въ карманъ, вытащилъ оттуда бумагу, которую и запихнулъ въ ротъ кричащаго ребенка, единственно съ цѣлью прекратить стоны, сводившіе его съ ума. Затѣмъ онъ совершилъ убійство, сдавивъ тоненькую шею ребенка своими сухими и костлявыми пальцами; они впились въ тѣло, точно петля, и оставили на немъ черныя кровавыя пятна.

— Да, я — грѣшникъ, я — животное, запачканное кровью этого младенца… Я бросился бѣжать, какъ сумасшедшій, оставивъ окно открытымъ настежь; это открытое окно доказываетъ, что мое преступленіе было не преднамѣренно, и что дьяволъ овладѣлъ мною внезапно. Теперь я все сказалъ; я покаялся передъ Богомъ и людьми!